– Ни разу! Твой дедушка Стэнфорд считал скачки греховным времяпрепровождением. «Никчемная глупость», – любил говаривать он. Если он случайно узнавал, что Генриетта убегала посмотреть на наших лошадок, он приходил в ярость.

– И тем не менее она постоянно это делала. Должно быть, так же сходила с ума по лошадям, как и я.

– Лошадей-то она любила, спору нет, но прибегала к нам в основном для того, чтобы повидаться с твоим отцом. Барт был в ту пору красивым парнем и таким же отличным наездником, как я. А как он любил хвастаться своим искусством перед твоей мамой! Черт подери! Я мог быть на конюшне или еще где-то и, даже не видя Генриетту, знал, что она рядом, только по тому, как этот парень скакал верхом!

– Расскажи мне о том, как они сбежали, – попросила Ребекка. Она уже бессчетное число раз слышала эту историю, но готова была слушать ее снова и снова. Что может быть лучше в дождливое утро, чем сидеть в уютном кресле и слушать дедушкины рассказы?

– В общем, мистер Стэнфорд считал, что назначение лошадей – перевозить грузы. А использовать их для конных состязаний или в цирке – неимоверная глупость. Он был невысокого мнения о тех, кто тратит время на тренировку лошадей, считая их людьми недалекими. К таковым он относил всех своих соседей, и особенно меня и твоего отца. И когда он обнаружил, что Генриетта проводит время с Бартом и, хуже того, всерьез увлеклась им, он вышел из себя и приказал бедной девочке держаться от конюшни подальше, грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами.

– Но она все равно приходила, – продолжила Ребекка.

– А как же! Приходила регулярно, ускользая из дома, как только представлялась такая возможность, а мы прилагали все усилия, чтобы ее прикрыть. Если видели ее отца или кого-то с его фермы, тотчас же ее предупреждали, и Генриетта быстренько пряталась где-нибудь и пережидала, пока они не уйдут.

– Какие вы молодцы!

– Но мы недооценили Стэнфорда. Он твердо решил положить конец отношениям своей дочери с неподходящим, по его мнению, парнем. Когда он понял, что ничто другое не поможет, он приобрел ферму Джонсона. Оуэн Джонсон с удовольствием продал ферму за хорошую цену. Но Стэнфорд не только приобрел ее, но и распродал всех скаковых лошадей до единой.

– Должно быть, всем вам пришлось нелегко.

– Нужно отдать Стэнфорду должное: он предложил почти каждому, за исключением меня и Барта, работу. Ведь единственное, для чего он купил у Джонсона эту ферму, – это чтобы избавиться от нас.

– И что вы стали делать дальше?

– Как раз в это время в Англии проходили скачки, и полковник Кларк с другими владельцами скаковых лошадей решили отправить кентуккийских рысаков в Англию для участия в соревнованиях. Они надеялись, что англичане заинтересуются чистокровными кентуккийскими скакунами настолько, что захотят их приобрести. А меня наняли, чтобы я сопровождал этих лошадей.

– А как же мама с папой?

– Барт нашел работу на другой ферме по разведению лошадей. При первой же возможности Генриетта убежала к нему, и они поженились.

Ребекка рассмеялась.

– Представляю себе, как разозлился дедушка Стэнфорд!

– Еще как разозлился! Его чуть удар не хватил, но поделать он ничего не мог. Твоя мама была совершеннолетняя, и они с Бартом уже успели пожениться. Единственное, что он мог сделать, чтобы отравить им жизнь, – это заявить, что твоя мама ему больше не дочь.

– Мама никогда не говорила на эту тему, но по некоторым намекам я догадалась, как тяжело она это переживала, – грустно сказала Ребекка. – А почему дедушка Стэнфорд так никогда ее и не простил, как ты считаешь?

– Кто знает, девочка. – Хок нежно обнял Ребекку и притянул к себе. – Он плохо поступил, заставив твою маму так сильно страдать. Я даже считаю, что его поведение ускорило ее кончину. Но, отказавшись от дочери, старый Стэнфорд лишил себя возможности познакомиться с внучкой, что мне лично только на руку. Ты не представляешь, Бекки, какую даешь мне радость и какой покой! День, когда твоя мама привезла тебя в Лондон, оказался счастливейшим в моей жизни.

– Я очень хорошо помню этот день, – задумчиво сказала Ребекка. – Ты жил в Лондоне уже десять лет, так что я тебя никогда не видела. Но когда во время войны папу убили, мама, чувствуя, что умирает, предпочла отправиться через океан, к тебе в Лондон, а не ехать в Луисвилл, до которого было рукой подать и где жил дедушка Стэнфорд. Впрочем, он наверняка бы нас не принял.

– И я всегда буду благодарен за это судьбе, – заметил Хок. – Не могу передать тебе, Ребекка, как мне было одиноко в Лондоне! Да, у меня были друзья, жокеи, тренеры, агенты по продаже кентуккийских рысаков, но мне всегда хотелось увидеть хоть одно родное лицо. Думаю, я скорее всего уехал бы домой. Но тут началась война. Когда я услышал, что Барт погиб, я был вне себя от отчаяния. Я даже на какое-то время перестал ездить верхом. Пропало желание. А потом приехали вы с мамой и вернули меня к жизни, – продолжал Хок. – Хотя, должен признаться, когда я впервые после долгого перерыва увидел Генриетту, у меня сердце сжалось. Я понятия не имел, что она настолько больна. Видеть, как исхудало ее когда-то прекрасное лицо, как на нем то и дело появляется гримаса боли, было настолько мучительно, что даже не знаю, как я это выдержал.

– Маме стало совсем плохо еще по дороге, – тихонько произнесла Ребекка. – Это чудо, что она прожила несколько дней, после того как мы приехали к тебе. Знаешь, у меня было такое чувство, что она просто заставляла себя жить. Она оставалась в живых только до тех пор, пока не передала меня в надежные руки. А после того как она это сделала, силы оставили ее, и она умерла.

– Я тоже так думал. – Хок крепко стиснул плечо Ребекки.

Он попытался что-то еще сказать, но закашлялся. Прикрыв лицо рукой, Хок поспешно вышел из комнаты. Ребекка была уверена, что в глазах его стоят слезы. Впрочем, в комнате было темно, и сказать наверняка она не могла.

Долго стояла Ребекка у окна, глядя, как моросит дождь, и думала о своей маме. В тот день, когда умерла Генриетта Хокинс, была точно такая же погода...