трубе наручниками, но с приемлемым цветом лица. Сын что-то жует, зачерпывая ложкой из эмалированной чашки, облизывает губы, но в объектив камеры не смотрит. 'Преднамеренно? – спросил у себя Курлычкин и ответил так: – Вряд ли'. Еще чуть поразмышляв, вернулся к первоначальному выводу: сын не хочет показывать ему своих глаз. Что в них написано, прочесть можно было бы, не заглядывая в словарь: жалеет мать, отца.

'Жалеет, падла!' – выругался Курлычкин.

В основном он винил в случившемся не себя, а именно Максима. За его беспечность, за наплевательское отношение к родителям. Совершенно не ценит внимания к собственной персоне, не воспринимает ни добрых слов, ни суровых нравоучений. Как будто его воспитание прошло не в родительском доме, а на галерах.

Курлычкину нередко случалось разговаривать с сыном по телефону в деловой обстановке, он всегда насылал на свое лицо нежную заботу, любовь, демонстративно отворачивался от собеседников, едва ли не ворковал в трубку: 'Здравствуй, сын. Как ты? Надеюсь, ничего не случилось? Да, детка, извини, сейчас я немного занят'. Играл так убедительно, что у уборщицы порой на глаза наворачивались слезы. Не мог иначе, свои же братки могут неправильно понять, когда о здоровье своего чада осведомишься второпях или, не дай бог, недовольным голосом человека, которого отвлекли от чего-то серьезного.

'Здравствуй, сын... Как ты?'

Валентина отвалила с погреба мешки и заглянула в полумрак. Снизу на нее смотрели глаза пленника. Женщина не успела переодеться: как была в платье, так и стала спускаться.

– Горе ты мое... – пробурчала она, отмыкая наручники. И по всем правилам замкнула вторую половину на своей руке. – Вперед!

Максим за четыре дня выучил эту процедуру наизусть. Сейчас они поднимутся, быстрым шагом пройдут короткое расстояние от сарая до дома, и его снова пристегнут к трубе отопления. По идее, он мог закричать, позвать на помощь, воспользоваться преимуществом в физической силе, но рядом всегда находился помощник Ширяевой – худой мужчина, на лице которого можно было прочесть все, кроме сочувствия. Пленник не понимал, почему в погреб за ним спускается судья, а не передоверит это мероприятие своему партнеру.

На этот раз во дворе худого уголовника не было. Пока Максим оглядывался, Ширяева неожиданно грубо подтолкнула его в спину.

– Не оглядывайся! Я вижу тебя насквозь, сукин сын! Только попробуй дернуться – остаток своих дней проведешь в яме.

Прежде чем взойти на низенькое крыльцо, Максим услышал, как открывается скрипучая калитка. Он бросил взгляд на помощника Ширяевой и шагнул в дом.

Он не знал, что судья работала следователем и кое-что помнила из приемов самообороны. В комнате она неожиданно ловко перехватила свободной рукой запястье пленника и резко вывернула руку. Максим даже вскрикнул от боли. А судья тем временем пристегнула его к трубе.

В углу комнаты лежал матрас, на котором пленник проводил все свое время, когда не находился в погребе.

– Подбери ноги. – Валентина раскатала матрас и тоном, не терпящим возражений, сказала: – Отдыхай.

– Может, вы все-таки отведете меня в туалет?

– Я уже устала повторять: я умею ухаживать. Мне не в тягость вынести за тобой горшок.

Максиму было бы легче услышать слово 'параша', а так судья низвела его до уровня беспомощного малыша.

Дважды хлопнула дверь, Валентина вернулась с уже знакомым жестяным ведерком. Жестом, который показался пленнику унизительным, положила в ногах рулон туалетной бумаги.

Форточек на окнах не было, женщина открыла настежь все двери и вышла во двор. Как и в прошлый раз, парень мог наблюдать ее возле колодца: она набирала воду в емкость, выкрашенную коричневой краской, затем переместилась к клубничным грядкам, выискивая ягоды и тут же отправляя их в рот. Привстав, парень увидел присоединившегося к судье помощника. Они о чем-то коротко поговорили, и мужчина ушел. Через открытые двери до Максима донесся слабый рокот заработавшего двигателя.

Спустя какое-то время Ширяева снова появилась перед пленником, подхватила ведро, безразличным взглядом окинув парня, который демонстративно отвернулся и смотрел на край матраса.

– Чай, кофе? – спросила она вскоре из кухни и, не дожидаясь ответа, через минуту появилась с кружкой. – Сегодня видела твоего отца.

Он принял кофе, бросив на нее вопрошающий взгляд.

– Места себе не находит, слоняется по кабинету, смотрит, как сыч, в окно.

– Он найдет меня, – осторожно произнес Максим, отхлебнув кофе.

Ширяева пожала плечами.

– Может быть... У твоего отца есть все средства и возможность, чтобы добраться до меня. Но и я не лыком шита, правда?

Парень промолчал.

Валентина неожиданно спросила:

– Вот ты, Максим, считаешь себя сыном знаменитости? Только честно.

Он ухмыльнулся. Однако ответа не дал.

– Все дети знаменитостей разного ранга – будь то артисты, академики, преступники вроде твоего папаши, – продолжила Ширяева, присаживаясь на кровать, – считают себя благородными, вернее, в таковые их записывают сами родители. Ты наверняка первый в этом списке – я имею в виду наш город. Что