– Молодец, Виталик! Ну, еще разок!
Курлычкин в окне недвижим.
'Что ты чувствуешь, погань? Вспоминай!'
– Раз... два... три...
– Давай, Виталик!
Рабочие невольно покачиваются в такт веревке, в глазах азарт, переживание.
'
... – Десять, одиннадцать... двенадцать...
– Давай, Виталик! Молодец!
Долго, долго стоит в окне Курлычкин.
'Нет, гадина, я не ошиблась: ты все помнишь!'
Неожиданно мрачная фигура в окне исчезла. Превозмогая нервное возбуждение, Валентина вышла из- за укрытия. Виталик готовился к очередной попытке, предыдущая закончилась на восемнадцатом прыжке. Она остановила его, заглядывая в глаза. Удивительно, но она не ощутила в нем прежней злобы, раскрасневшееся лицо парня оставалось сосредоточенным и даже удовлетворенным.
Валентина протянула ему деньги.
– Прости меня, – прошептала она, касаясь его руки, и быстро пошла прочь.
46
Станислав Сергеевич отошел от окна и, поравнявшись со столом, вдруг поймал себя на совершенно дикой мысли. Он смотрел на свою руку, которая беспорядочно шарила по полировке в поисках... колокольчика. Хозяин кабинета неожиданно побледнел: галлюцинация.
До перестройки Курлычкин много и часто пил. Едва ему исполнилось двадцать два года, он, поддавшись на уговоры матери, впервые переступил порог наркологического диспансера. И чем чаще посещал нарколога, тем меньше верилось, что методика лечения пойдет ему на пользу.
После уколов он трясся в постели, таблетки снотворного и препарат, сжигающий в крови алкоголь, делали свое дело. Вначале он не боялся галлюцинаций, которые странным образом приходили не тогда, когда он напивался, а под воздействием лекарств, – видения даже забавляли его. Стоило закрыть глаза, как вихрем в сознании проносились красочные картинки, которые обычно наблюдаются из окна движущегося с большой скоростью поезда.
С годами дорожные пейзажи менялись на чьи-то злобные рожи, трансформирующиеся по собственному желанию, которое рождалось внутри воспаленного мозга. Впоследствии их немногие человеческие черты исчезли, очередные запои одаривали образами настоящих оборотней. Порой Курлычкин был бессилен оставить свои видения, с трудом открывал глаза, радуясь, что его мучил лишь очередной тяжелый сон.
Но это были не сны, а методичная поступь приближающейся белой горячки.
И однажды после очередного, самого страшного кошмара он понял две вещи: нужно бросать пить и то, что, собственно, вытекало из первого: в следующий раз он может не проснуться.
Сразу бросить не получалось. В наркологическом диспансере ему сделали укол с красивым названием 'эспераль', действующий один год, он не пил два. А когда 'развязался', после недельного беспробудного пьянства снова вспомнил о диспансере, вернее, ему напомнила жена. А там знакомая процедура – сульфазин в задницу, кардиамин в руку, пара таблеток в рот и разрешение врача выпить еще водки.
Это была самая жуткая ночь. Он крепился как мог, боясь заснуть, но глаза против воли закрывались, и Курлычкин погружался в беззвучный мир бесов. В ту ночь страшная гостья приходила к нему трижды. Он посчитал, что чудом остался жив.
После этого случая Курлычкин ни разу не доводил себя до состояния запоя, но понемногу все же выпивал. Страшно было, когда дыхание белой горячки он снова ощущал на лице, но по прошествии времени страх притупился, а потом исчез вовсе.
И вот сейчас он ощутил что-то знакомое. Но виной тому не водка – сегодня он вообще не пил.
Колокольчик...
Он шарил рукой по столу в поисках колокольчика. Неужели подобный бред может явиться на трезвую голову?
Курлычкин выпил холодной минеральной воды, прошелся по кабинету, отчего-то опасаясь снова посмотреть в окно, что он делал не раз за день.
Нет, он не открыл для себя новый мир. Несмотря на ясную погоду, в его представлении на дворе было
