мелочи, которые я собрал в чужих краях, куда раньше часто совался со своим носом.
«Кое-какие мелочи» капитана Джима оказались весьма интересной коллекцией редких вещиц, среди которых были и пугающие, и причудливые, и красивые. И почти с каждой из них была связана какая-нибудь поразительная история.
Аня на всю жизнь запомнила то восхищение, с которым слушала эти старые истории в тот лунный вечер, когда в очаге горел волшебным огнем плавник, а море окликало их через открытое окно и рыдало внизу, ударяясь о скалы.
Капитан Джим не сказал ни одного хвастливого слова, но было невозможно не увидеть каким героем был этот человек — храбрым, честным, находчивым, бескорыстным. Сидя в этой маленькой комнатке, он вел свой рассказ и перед его слушателями оживали события далеких дней. Изгибом брови или губ, жестом, словом он рисовал целую сцену или человека так, что их можно было в буквальном смысле слова видеть.
Некоторые из приключений капитана Джима были столь удивительными, что Аня и Гилберт втайне спрашивали себя: а не преувеличивает ли он, злоупотребляя их доверчивостью? Но, как им довелось убедиться впоследствии, тут они были несправедливы к нему. Во всех своих историях он был совершенно правдив и скрупулезно точен. Капитан был прирожденным рассказчиком, и этот его талант позволял ему представить слушателю «несчастья дней давно минувших» во всей их первоначальной мучительности.
Аня и Гилберт то смеялись, то содрогались от ужаса, слушая его, а один раз Аня вдруг обнаружила, что плачет. Капитан Джим смотрел на ее слезы и сиял от удовольствия.
Мне нравится, когда люди плачут
— Как Одиссей, вы хотели бы
сказала Аня мечтательно.
— Одиссей? Я читал про него. Да, именно такое у меня чувство… именно такое чувство бывает, я думаю, у всех нас, старых моряков. Но я полагаю, что умру в конце концов все— таки на суше. Ну да чему быть, того не миновать. В Глене жил старый Уильям Форд, который никогда не плавал и даже в лодку не садился, так как боялся утонуть. Когда-то гадалка предсказала ему смерть от воды. И что бы вы думали? Однажды он потерял сознание, упал лицом в поилку на скотном дворе и захлебнулся. Вам пора уходить? Ну что ж… Приходите поскорее снова, и приходите почаще. В следующий раз пусть доктор рассказывает. Он знает массу такого, что я хотел бы узнать. Мне вроде как одиноко тут иногда, и стало еще тяжелее, с тех пор как Элизабет Рассел умерла. Мы с ней были большие приятели.
Капитан Джим говорил с глубокой печалью пожилых людей, которые видят, как один за другим уходят от них их старые друзья, которых им никогда не смогут вполне заменить те, кто принадлежит к более молодому поколению, даже если они из племени, знающих Иосифа. Аня и Гилберт обещали навещать его почаще.
— Он старик, каких мало, правда? — сказал Гилберт по дороге домой.
— Почему-то мне кажутся несовместимыми эта искренняя, добродушная личность и ее бурная, полная приключений жизнь, — задумчиво отозвалась Аня.
— Они не показались бы тебе столь уж несовместимыми, если бы ты видела его на днях в рыбачьей деревушке, когда один из матросов с корабля Питера Готьера отпустил какое-то гадкое замечание насчет одной из девушек с того берега. Капитан Джим испепелил подлеца своим взглядом, точно молнией. В тот момент он казался совершенно преобразившимся человеком. Он сказал лишь несколько слов, но как он их сказал! Можно было подумать, что они одни переломают негодяю все кости. Как я понял, капитан Джим никогда не позволит никому сказать в его присутствии ни одного дурного слова в адрес какой-либо женщины.
— Интересно, почему он не женился, — сказала Аня. — Ему следовало бы сейчас иметь сыновей, ведущих свои корабли по морям, и внуков, карабкающихся к нему на колени, чтобы послушать его рассказы, — он именно такого рода человек. Вместо этого у него нет ничего, кроме великолепного кота.
Но Аня ошибалась. У капитана Джима было нечто большее. У него было
Глава 10 Лесли Мур
— Я иду прогуляться по берегу, — сказала Аня Гогу и Магогу в один из тихих октябрьских вечеров. Никого другого, кому она могла бы объявить об этом, не было — Гилберт уехал на другую сторону гавани. В Аниных скромных владениях царил безупречный порядок — чего и следовало ожидать от любой хозяйки, воспитанной Мариллой Касберт, и она чувствовала, что с чистой совестью может позволить себе а побродить у моря. Их было так много за прошедшие недели — восхитительных прогулок вдоль берега… иногда с Гилбертом, иногда с капитаном Джимом, иногда в одиночестве, с собственными мыслями и новыми щемяще-сладкими мечтами, начинавшими зажигать над жизнью свои радуги. Ей нравились и тихий, туманный пологий берег гавани, и серебристые, всегда овеваемые ветрами песчаные дюны, но больше всего она любила скалистый берег с его утесами, пещерами, грудами отшлифованных прибоем валунов и мелкими бухтами, на дне которых под неподвижной водой сверкала галька. К этому берегу и поспешила она в тот вечер.
Предыдущие три дня бушевала осенняя буря с ураганным ветром и ливнем. Оглушительными казались удары волн о скалы; бешеными — белые брызги и пена, перекатывавшие через песчаную гряду; тревожной, затуманенной и истерзанной грозой — прежде голубая безмятежность гавани Черых Ветров. Теперь все это было позади, и берег лежал чисто вымытый бурей, ни один ветерок не тревожил неподвижный воздух, но могучий прибой все еще набрасывался на песок и скалы в великолепии бурлящей белой пены — единственная мятущаяся душа в бесконечном, всепроникающем безмолвии и покое.
— Ах, уже ради одной этой минуты стоило бы прожить целые недели бури и непогоды, — воскликнула Аня, стоя на вершине утеса и вглядываясь в даль поверх мечущихся волн. Затем по крутой тропинке она спустилась к маленькой бухте, где оказалась окруженной со всех сторон лишь скалами, морем и небом.
— Потанцую-ка я и спою, — сказала она. — Здесь меня никто не увидит… а чайки не раззвонят об этом по округе. Я могу безумствовать, как мне угодно.
Она подхватила юбку и, кружась, понеслась по твердой песчаной полосе, где с плеском набегающие на берег волны почти обдавали ее ноги брызгами пены. Делая все новые пируэты и смеясь как ребенок, она достигла маленького мыса, выдававшегося в глубь восточной части бухты, и там внезапно остановилась, залившись густым румянцем: она была не одна, за ее танцем наблюдали.
Девушка с золотыми волосами и голубыми, как море, глазами сидела на валуне у самой оконечности мыса, наполовину скрытая от глаз выступом скалы, и смотрела прямо на Аню со странным выражением: частью это было удивление, частью — понимание, частью — возможно ли такое? — зависть. Она сидела с непокрытой головой, и великолепные косы, более чем когда-либо напоминавшие Браунинговских «чудо- змей», обвивали ее голову, перевязанные красной лентой. На ней было платье из какой-то темной ткани, очень просто сшитое, но талию, подчеркивая красоту фигуры, охватывал яркий пояс из красного шелка. Сцепленные на колене руки были загорелыми и несколько загрубевшими от работы, но кожа на шее и щеках сияла молочной белизной. Мимолетный отблеск заката, прорвавшись сквозь низко висящее над западным горизонтом облако, упал на ее волосы, и на мгновение она показалась Ане олицетворением духа моря — со всей его тайной, всей его страстью, всем его неуловимым очарованием.
— Вы… вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, — запинаясь, выговорила Аня, пытаясь вернуть себе самообладание. Чтобы ее, миссис Блайт, супругу доктора Блайта, которой следовало вести себя со всем достоинством матроны, увидела отдавшейся такому порыву ребячливости эта величественная девушка! Что
