нельзя. Андрею Тюрину отрезали все пальцы одной ноги вместе с “подушечкой”, в общем — полступни». Осенью 1960-го Н. Светлова вышла за него замуж, а через три с половиной года их молодежно- товарищеский брак распался.

94 «Заведовать» хранением, по просьбе Светловой, согласился Андрей Тюрин, человек большого личного мужества, отношения с которым у неё остались дружескими и после развода; навещая сына, он мог бывать в доме своей бывшей жены сколь угодно часто, не вызывая никаких подозрений. Хранение, устроенное по принципу непрямого касания, у его сестры Галины, было самым крупным и действовало быстро, четко, безотказно и бесперебойно.

95 А. М. Гарасева, помогавшая А. И. Солженицыну в период его работы в Рязани над «Архипелагом» и близко знавшая его семью, вспоминала: «У А. И. уже давно были нелады с женой, и Мария Константиновна как-то сказала мне, что они обязательно разойдутся, уж очень разные люди он и Наталья Алексеевна, всё время у них ссоры. В нём М. К. просто души не чаяла. Она любила его гораздо больше, чем свою дочь, считала его “человеком высокого полёта” и чрезвычайно высоких горизонтов, и, наоборот, всегда говорила об узости взглядов и интересов, об эгоистичности и ограниченности своей дочери, её обидчивости и мнительности».

96 Всего пять месяцев удастся удержаться Светловой и в Институте международного рабочего движения, куда она устроилась в октябре 1970-го. Директор института Т. Тимофеев, «едва узнав, что работающий у него математик — моя жена, так перетрусил, что с непристойной поспешностью вынудил её увольнение, хотя это было почти тотчас после родов и вопреки всякому закону» («Телёнок»). Будет исключена из партии и уволена с работы и её мать Е.Ф. Светлова.

97 Приглашение было послано и министру культуры СССР Е. А. Фурцевой (12 февраля 1972). А. И. писал ей: «Если и не тотчас, то через каких-нибудь 10 – 15 лет тот факт, что в Москве не нашлось помещения для вручения Нобелевской премии русскому писателю, будет восприниматься в истории нашей культуры как национальный позор». Фурцева, доложив о письме Солженицына в Политбюро ЦК КПСС, назвала его «умным и властным человеком, способным оказывать вреднейшее воздействие на шатких и неустойчивых людей», просила применить к нему строгие меры, рассмотрев вопрос о его выдворении за пределы страны.

98 «В то время у меня уже был комплект плёнок “Архипелага”, — вспоминал Курдюмов (2007). В 1969-м Н. Светлова тайно дала мне третий экземпляр машинописи для чтения. Я прочитал сам, показал отцу, бывшему зэку, строившему Беломорканал, и переснял все три тома, а плёнки закопал на родительской даче, в двух местах. Когда в 1971-м ко мне обратились с просьбой переснять три машинописных тома, я на самом деле должен был сказать: завтра привезу готовые плёнки (это бы ничего не изменило — текст уже содержал множество вставок и поправок — Л. С.). Но у меня не хватило духу выдать Наташу, хотя я понимал, насколько велика опасность производить фотосъёмку на этой квартире. Я рискнул. Через несколько дней, когда плёнки уехали, смог свободно вынести аппаратуру».

99 В 1973–1974 гг. Н. А. Жуков лечил и М. М. Бахтина, питавшего к Солженицыну, «удивительному человеку и писателю» с «сугубо необычной судьбой», глубочайшую симпатию. Бахтин чрезвычайно тревожился за жизнь Солженицына и при всякой встрече с доктором говорил, что боится «непредвиденных опасностей», «насильственного изменения трагической судьбы» опального писателя. «Они непременно заставят его замолчать! Непременно! Трудно угадать, что уготовано ему». В январе 1974-го Бахтин, внимательно читая газеты, сделал вывод, что над Солженицыным нависла угроза жестокой расправы. Но и после высылки Солженицына, вспоминал Жуков (1994), тревога Бахтина не ослабла: «Они не простят ему “Архипелага”! Они убьют! Они непременно убьют его!» Бахтин просил Жукова, имевшего контакты с семьей А. И., передать Солженицыну низкий поклон с родной земли, сказать ему спасибо за всё, что тот сделал для русской литературы. «Не время пока еще судить, какую глыбу своротил он в литературе… Время будет судьёй… Я же представляю его величиной формата Достоевского!!»

100 В тот же день А. И. написал Горлову: « Хочу, чтобы Вы ясно поняли, и поверили мне и доверились: только предельная гласность и громкость есть Ваша надёжная защита — Вы станете под мировые прожекторы, и никто Вас не толкнёт! Поэтому я взялся решить за Вас — сегодня же пишу открытое письмо Андропову и отдаю в Самиздат. Постарайтесь мне поверить и убедить своих близких, что при всяком умолчании и сокрытии ОНИ, наоборот, тихо бы Вас задушили».

101 «Письмо» задело не только интеллигенцию. Были «смущены» и церковные диссиденты-правозащитники. Священник Сергий Желудков писал Солженицыну, что его послание обращено к человеку, который заведомо лишён возможности отвечать. «Полная правда заключается в том, что легальная церковная организация не может быть островом свободы в нашем строгоединообразноорганизованном обществе, управляемом из единого центра». Солженицын, отвечая о. Сергию, настаивал, что потеряна внутренняя стойкость Церкви, потеряна — иерархами, «чем выше — тем безвозвратнее». «Солженицын не понял, — скажет в интервью АПН сразу после высылки писателя о. Всеволод Шпиллер, — что любая политическая материализация религиозных энергий, которыми живет Церковь, убивает Её, что, поддавшись такой материализации, Церковь перестаёт быть Церковью». В православных кругах на Западе письмо было встречено сочувственно.

102 Характерен обмен репликами на заседании Политбюро ЦК (30 марта 1972 года). Косыгин: «Вопрос, связанный с Солженицыным, это частный вопрос. Солженицын перешёл все рамки терпимого, все границы, и с этими лицами (речь шла ещё и о А. Дзюбе, П. Якире и А. Сахарове — Л. С.) должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, что у нас есть. А мы посмотрим, как он этот вопрос решит. Если неправильно решит, то мы его поправим». Андропов: «Поэтому я и советуюсь с Политбюро».

103 За оказание помощи Н. Д. Светловой при родах главный врач родильного дома доктор медицинских наук М. С. Цирульников был исключён из партии, освобождён от должности и от педагогической работы в медицинском институте. На районной парткомиссии ему, как рассказал сам Цирульников, было заявлено: «Раз вы дали родить жене Солженицына, пусть и неофициальной, значит, вы дали родиться ребёнку врага народа, политическому врагу. Вы совершили сознательное преступление. Вы коммунист, руководитель учреждения, вам партия и правительство доверили такой пост, а вы вот что делаете». Но и после увольнения доктора долго не оставляли в покое, и в 1977 году он эмигрировал во Францию.

104 На упреки, адресованные не только А. И., но и Н. Д., та отвечала (18 марта 1973 года): «Мои слова были совершенно искренни. И обращены они были не только к Вам, но к Богу, знающему, в чём истинная вина и в чём искупление, лживо сердце или сокрушен?. Я говорила — так. По- видимому, Вы не услышали. И вину А. И., хоть она и давнее меня в его жизни, — тоже делю. Но Ваше настойчивое “украла” — не беру на себя, нет. Я не отнимала у Вас любви А. И. Ни добрых отношений. Ни сотрудничества. Это — до меня и без меня».

105 1 сентября 1973 года к Але на московскую квартиру пришёл Вяч. Вс. Иванов с сообщением, что к нему прибыл гонец от Копелева из Ленинграда: «взят архив» у Воронянской, её смерть — самоубийство. «Не правда ли, темновато? — писала Аля мужу. — И что в этом архиве? Казалось бы, если самоубийство, то ничего не должно быть твоего. А может, и нет ничего. А может, не послушались тогда, летом?.. Я думаю, что нечего особенно суетиться, даже если здесь на ? провокации, т. е. в опечатанную квартиру подложили что-нибудь…» Назавтра Эткинд специально приедет в Москву, чтобы сообщить через Люшу: не архив, а «Архип», и та привезёт правильную букву А. И. в Фирсановку.

106 «Письмо вождям» было взято в работу только через месяц, в конце сентября 1973 года. Сначала с ним, по указанию Суслова, ознакомились только Косыгин, Подгорный и Андропов. 4 октября появилась резолюция Брежнева: «Ознакомить членов ПБ (вкруговую)». К концу декабря появилась ещё одна резолюция генсека: «Мы обсуждали вопрос о Солженицыне по частям на нескольких заседаниях ПБ — считаю, что необходимо, чтобы все товарищи прочли его письмо». На документе расписались все до единого члены ПБ, но автору «Письма» никакого ответа никогда не было.

107 В 1992-м отставной полковник КГБ А. Петренко, бывший начальник Лефортовского следственного изолятора — в 1974-м он представился Солженицыну как полковник Комаров («Я не хотел, чтобы он потом, по заграницам, трепал моё имя») — сообщил подробности той «встречи»: