Себастьян отложил перо и взял бокал с вином. Повязка на правой руке мешала писать, но, несмотря на это, он свободно изливал свои мысли на бумаге. Воспоминания были приятными, но предстоящий вечер обещал гораздо больше, чем забава, описанная Себастьяном в ожидании ужина.
Себастьян с отвращением обвел взглядом остатки ужина. Он задумал роскошный вечер с обилием вина и великолепной стряпней Миньон, поданной на лучших скатертях и севрском фарфоре. На столе искрились хрусталь баккара и столовое серебро – часть приданого матери Себастьяна, француженки, отлитое придворным ювелиром Людовика XVI. Себастьян приказал принести из сада последние летние розы, которые теперь стояли в изящной вазе в окружении серебряных и позолоченных канделябров. Второй букет красовался в спальне Себастьяна, у постели, застланной свежим бельем. Спальню как следует протопили, чтобы ночью в ней не было зябко. Сам Себастьян оделся с особым усердием, выбрав кружевные манжеты и сапфировую булавку к галстуку. Словом, эти приготовления были достойны официального приема в лондонском особняке, а не ужина со скромной кухаркой в поместном доме.
Себастьян вдруг с удивлением поймал себя на том, что нервничает, наблюдая за приготовлениями, словно ему предстоял первый в жизни тет-а-тет с дамой, плавно переходящий в развлечения в постели. Никогда еще он не испытывал столь острого возбуждения.
Затруднение было лишь в одном: Себастьяну пришлось ужинать в одиночестве.
Мадлен только один раз появилась в столовой, взмокшая и раскрасневшаяся, в поношенном платье прислуги, которое Себастьян тихо возненавидел. Она извинилась и сообщила, что кухарка, которой она поручила присматривать за мясом, отвлеклась и баранина чуть не подгорела. Это происшествие ясно свидетельствовало о том, что Мадлен не в силах доверить чужим рукам свою стряпню.
Выслушав ее, Себастьян раздраженно раскинулся в кресле, нахмурился и выпил больше, чем обычно. Ожог на ладони вдруг заныл, но не менее мучительную боль ему причиняло уязвленное самолюбие.
Перемены блюд, появляющиеся на столе, были настоящим чудом, но Себастьян почти не замечал, что ест.
Он не привык, чтобы дама, которой он сделал недвусмысленное предложение, отказывала ему в обществе. Мысль о том, что его отвергли, распаляла его гордость, хотя в другое время Себастьян сам поспешил бы защитить Мадлен. Впрочем, сейчас он был не в состоянии рассуждать разумно, рассудок покидал его с каждым выпитым бокалом.
Такой поворот событий вызвал недовольство и у Мадлен. Только когда десерт был готов, она сумела ускользнуть к себе и переодеться. Мадлен опасалась, что, несмотря на поспешное умывание в тазу, от нее по-прежнему несет кухонным чадом. Чтобы избавиться от навязчивого запаха, она слегка потерла волосы лимонной цедрой, а затем перевязала влажные кудри желтой атласной лентой. Но даже после того, как она пожевала лист мяты, чтобы освежить дыхание, Мадлен боялась, что от нее исходит запах жареной баранины. В последней отчаянной попытке избавиться от него она растерла пучок мелиссы из сада в ладонях и положила несколько веточек в ложбинку между грудей. Переоделась в белое муслиновое платье с рисунком в тон желтой отделке. Весь туалет, в том числе белье, лента, кружевные перчатки и туфли, был позаимствован у Оделии. Похоже, одежда пришлась Мадлен впору, но без зеркала судить об этом было трудно.
Наконец Мадлен шагнула в столовую и тихо, как мышка, приблизилась к внушительному столу, во главе которого восседал хозяин дома.
Себастьян раскинулся в кресле в непринужденной позе, перекинув ногу через подлокотник. В левой руке он вертел пустой серебряный кубок. Он не изменил позу, увидев внезапно возникшую перед ним Мадлен, но это не значило, что ее появление осталось незамеченным. Несколько долгих минут Себастьян молчал, разглядывая ее, словно еще одно соблазнительное блюдо.
Простое платье Мадлен не скрывало нежных очертаний соблазнительного юного тела. Завышенная линия талии проходила под грудью. Глубокий вырез обнажал ту часть женского тела, которой Себастьян всегда отдавал предпочтение. Но самым поразительным свидетельством красоты Мадлен он счел другое: без единого украшения, кружев или даже веера и цветов она ухитрилась в этот миг затмить всех других женщин, которых Себастьяну когда-либо хотелось соблазнить.
Но она опоздала, и он успел напиться. Кроме того, он не собирался поддаваться ее чарам, по крайней мере Себастьян решил не подавать виду, что очарован.
– А, маленький шеф-повар наконец-то соизволил явиться! – язвительно протянул он. – Подойдите поближе, мадемуазель, дайте-ка посмотреть, что модно в этом сезоне в кругу прислуги.
Эти слова больно укололи, но не удивили Мадлен: у Себастьяна было немало причин раздражаться. Мадлен медленно приблизилась.
– Тысяча извинений, месье. Я оскорбила вас своей медлительностью.
– Оскорбили меня? Да я этого даже не заметил! – Он пренебрежительно махнул кубком в сторону стола. – С таким же успехом розы могли бы увянуть в оранжерее, а не здесь. А фарфору и серебру нет
