'входящие и исходящие'; за третьим помещается красноносый письмоводитель, постоянно почему-то одержимый флюсом и потому подвязанный белым платком; он один по преимуществу имеет право входа в кабинет самого квартального надзирателя. Обстановка этого кабинета обыкновенно полуофициальная, полусемейная: старые стенные часы в длинном футляре, план города С.-Петербурга, на первой стене - портрет царствующей особы; наконец, посредине комнаты - письменный стол с изящною чернильницей (контора довольствуется оловянными или просто баночками); на столе - 'Свод полицейских постановлений' довершает обстановку официальную. Обстановка неофициальная заключается в мягком диване и мягких креслах, в каком-нибудь простеночном зеркале, у которого на столике стоит под стеклянным колпаком какой-нибудь солдатик из папье-маше, с ружьем на караул, да в литографированном портрете той особы, которая временно находится во главе городской администрации. Этот портрет имеет целью свидетельствовать о добрых чувствах подчиненности квартального надзирателя, и потому с переменой особ переменяются и портреты.

Немного ранее восьми часов утра в прихожую конторы начинают набиваться разные народы. Хома Перерепенко так уж и не подметает полов - 'потому, нехай им бис! все едино загыдят!' Вот привалила целая артель мужиков разбираться с маслянистым, плотным подрядчиком и в ожидании этой разборки целые два часа неутомимо переругивается и считается с ним. Вот два плюгавых полицейских солдата привели 'честную компанию' всякого пола и возраста, звания и состояния: тут и нищие, забранные на улице, и пьяницы- пропойцы, подобранные на панели, и 'буяны' со скрученными назад руками, и мазурики, несколько деликатнее связанные попарно 'шелковым шнурочком' повыше локтя. Тут и немецкий мастер Шмидт с своим подмастерьем Слезкиным: Шмидт, как некую святыню, держит в руках клок собственных волос - доказательство его побоища с 'русски свин' Слезкиным, а 'русски свин' всей пятерней старается побольше размазать рожу свою кровью - 'чтоб оно супротив немца чувствительнее было'. Тут же зачем-то появилось и некое погибшее, но скверное созданье в раздувном кринолине; и мещанка Перемыкина поближе к дверям конторы протискивается, всхлипывая нарочно погромче, все для того же, чтобы до сердца начальство пронять, потому - пришла она просить и 'жалиться' на своего благоверного, что нисколько он ее, тигра эдакая, не почитает, а только все пьянствует, и эва каких фонарев под глазами настроил, индо раздушил да расплющил всю, и потому надо, чтобы начальство наше милостивое в части отпороло его, пса эково!.. При этом она всем и каждому очень пространно повествует о своем горе несообразном. Один за другим появляются красивые городовые в касках и молодцевато проходят 'с рапортициями' в самую контору. Тут же, наконец, присутствует и Иван Иванович Зеленьков, забравшийся сюда с самого раннего утра, к сильному неудовольствию заспанного Перерепенки. Иван Иванович, с выражением гнетущей мысли в лице, нетерпеливо и озабоченно похаживает от угла до угла передней. Он просил, умаливал и давал четвертак на чай Перерепенке, чтобы тот разбудил надзирателя 'по самоэкстренному делу', но Хома Перерепенко оставался стоически непреклонен, потому - 'их благородье почиваты зволят, бо поздно поляглы, и нэма у свити ни якого такого дила, щобы треба було взбудыты ихню мылость'. Так Иван Иванович ничего с ним и не поделал; но Гермес надзирательской прихожей, умилостивленный зеленьковским четвертаком, особо доложил об Иване Ивановиче 'их благородию', когда 'оно зволыло проснуться'.

Надзиратель - лет пятидесяти, плотный и полный мужчина высокого роста, с густыми черными бровями и сивыми волосами, которые у него были острижены под гребенку, с осанкой выпускного сокола, - восседал в большом кресле за своим письменным столом. На нем были надеты персидский халат и бухарские сапоги. Пар от пуншевого стакана и дым Жукова, испускаемый из длинного черешневого чубука, наполняли комнату особенным благоуханием. Надзиратель имел очень умный, пристальный и проницательный взгляд, носил бакенбарды по моде двадцатых годов, т.е. колбасиками, кончавшими протяжение свое неподалеку от носа, говорил густым басом, по утрам очень много, очень долго и хрипло откашливался и поминутно отплевывался.

С известной уже и столь идущей к нему осанкой встретил он робко вошедшего в кабинет Зеленькова.

- Ты зачем? - бархатно прозвучал его густейший бас.

- По самоэкстренному делу, ваше скородие... секрет-с... Прикажите припереть дверцы-с...

- А ты не пьян?

- Помилуйте-с... могу ли предстать не соответственно...

- То-то, брат! Пьянство есть мать всех пороков!.. Притвори двери да сказывай скорей, какое там у тебя дело.

- Большое-с дело, ваше скородие... С одного слова и не скажешь: очинно уж оно экстренное.

- Да ты не чертомель, а говори толком, не то в кутузку велю упрятать!

- Вся ваша воля есть надо мной... Злоумышление открыть вашей милости явился...

- А... стало быть, опять в сыщики по-старому хочешь? в фигарисы каплюжные?

- Что ж, это самое разлюбезное для меня дело! - ободрился Зеленьков. Однажды уж мы своей персоной послужили вашему скородию в розыскной части, и преотменно-с, так что и по сей момент никто из воров не догадался - право.

- А ведь ты, брат, сам тоже мошенник?

- Мошенники-с, - ухмыльнулся, заигрывая, Зеленьков.

- И большой руки мошенник?

- Никак нет-с, ваше скородие, шутить изволите: мы в крупную не ходим, а больше все по мелочи размениваемся; с мошенниками - точно что мошенник, а с благородными - благородный человек... Я - хороший человек, ваше скородие: за меня вельможи подписку дадут, - прибавил Зеленьков, окончательно уже ободрившись и вступив в свою всегдашнюю колею.

- Да ты кто такой сам по себе-то? - шутил надзиратель, смерть любивший, как выражался он, 'балагурить с подлым народом'.

- Я-то-с?.. Я - природный лакей: я тычками взращен! - с гордостью и сознанием собственного достоинства ответил Иван Иванович.

- Дело!.. Ну, так сказывай, какое злоумышление у тебя?

Иван Иванович многозначительно ухмыльнулся, крякнул, провел рукой по волосам и начал вполне таинственным тоном:

- Бымши приглашен я известными мне людьми к убийству человека-с, и мне блеснула эта мысль, чтобы разведать и донести вашему скородию...

- И ты не брешешь, песий сын?

- Зачем брехать-с?.. Я - человек махонький: мне только руки назад - вот я и готов. А убивство, изволите ли видеть, сочиняется над Морденкой, - еще таинственнее прибавил Зеленьков, - изволите знать-с?..

- Знаю... Губа-то у вас не дура - разумеете тоже, где раки зимуют...

- Это точно-с, потому - какой же уж это и мошенник, у которого губа-дура, так что и рака от таракана не отличить!

- А уж будто бы, в душе, так и отказался? Кушик-то ведь, брат, недурен? Поди, чай, просто-напросто струсил? а?

Зеленьков вздрогнул и на минуту смешался. Сокол смотрел на него в упор и затрогивал самые сокровенные, действительные мотивы его души.

- Ну вот, так и есть! По глазам уж вижу, что из трусости фигой* стал! и надзиратель, в свою очередь заигрывая с Зеленьковым, с усмешкой погрозил пальцем.

______________

* Шпионом, сыщиком (жарг.).

Иван Иванович опять ободрился.

- Помилосердствуйте-с, ваше скородие, - отбояривался он, - кабы это еще обворовать - ну, совсем другое дело, оно куда бы ни шло... а то - убивство как можно!.. деликатность не позволяет... Ни разу со мной этакого конфузу не случалось, и при всем-с том за такой проступок Страшному ведь суду подвергаешься.

- Так, господин философ, так!.. Ну, так сказывай, фига, как и чем его приткнуть намереваетесь - верно, насчет убоины да свежанины? а?

- Так точно-с, ваше скородие, проницательно угадать изволили! Так точно-с, потому, значит, голову на рукомойник, - ухмылялся господин Зеленьков, гнусненько подлещаясь к выпускному соколу. - Да позвольте, уж я лучше расскажу вам все, как есть, по порядку, - предложил он, - только вы, ваше скородие, одолжите