все-таки был бы заметен. Высокий, стройный рост и необыкновенная соразмерность всех членов так и напрашивались на сравнение с Антиноем. Матовая бледность постоянно была разлита по его красивому, немного истомленному лицу. Высокий лоб, над которым от природы вились заброшенные назад черные волосы, и тонкие сдвинутые брови носили печать страстно-тревожной и постоянно напряженной мысли. Цвет глубоких, немного запавших глаз определить вполне было невозможно. Это были какие-то темные глаза, которые порою загорались южно-лихорадочным огнем, чтобы вслед за тем потухать и заволакиваться тем неопределенным туманом, сквозь который, кажется, чуешь глубину бесконечную. Небольшие усы и небольшая же узкая борода отчасти скрадывали неприятно саркастическую улыбку, сдержанно мелькавшую иногда на его сладострастно очерченных губах. Естественная грация хороших манер и вполне скромный, но необыкновенно изящно сделанный костюм довершали наружность молодого человека, который - несмотря на всю свою кажущуюся скромность, где таилось, однако, глубокое, гордое сознание своей силы и достоинства, - несмотря на эту кажущуюся мерку под общий ранжир, на желание незаметно затеряться в толпе, - был все-таки заметен и оригинален. Таково уже, значит, магнетическое влияние силы и красоты человеческой. Лет его, точно так же как и глаз, определить вполне было невозможно - казалось около тридцати, но могло быть гораздо меньше или значительно больше. Он сохранил наружность человека молодого, но с тем благородным отпечатком, который показывал ясно, что тут было пережито, перечувствовано и переиспытано вволю. Более тонкий психолог и физиономист в этом холодном, мало выдающем свои помыслы лице, быть может, разгадал бы, вместе с сильной волей и непреклонной энергией, натуру гордую, упорно-страстную, неблагодарную, которая берет от людей все, что захочется, требует от них это все, как должное, и за то даже головой никогда не кивнет им. Таков был граф Николай Каллаш.

Граф явился совершенно новым светилом в петербургском обществе, на горизонте которого появился не более недели. До этого вечера его видели только раза два в опере да раз на Дворцовой набережной. Проходя по зале с Давыдом Георгиевичем, он то кланялся кивком головы, то протягивал руку шести-семи личностям, с которыми познакомился дня за два, у Сергея Антоновича Коврова, где сошелся с ним и г.Шиншеев, езжавший к Коврову играть в карты. Давыд Георгиевич тотчас же представил его своей дочери и некоторым из самых высоких звезд и знаменитостей обоего пола, на которых к концу вечера граф произвел самое выгодное впечатление. С Тамберликом он очень разносторонне говорил на итальянском языке об опере; с одним из attache английского посольства, который неизменно показывается всюду с неизменным стеклышком в глазу и слишком бесцеремонными позами, весьма остроумно рассуждал по- английски о последней карикатуре Понча, с графом Редерером и Скалозубом - по-французски о русской литературе и могуществе русской державы; с тузами мира финансового вставлял весьма практические замечания о каком-то новом проекте какого-то общества. Наконец, блистательным образом разыграл ноктюрн собственного сочинения, причем некоторые артисты-боги остались приятно изумлены, а дамы даже совсем забыли своего идола из восточных человеков; после ноктюрна шутя набросал в альбоме премилый эскиз в какие-нибудь четверть часа; за эскизом прошел в комнату, где на зеленом поле шла значительная игра, шутя поставил значительную карту и проиграл; проигравши, скромно вынул из бумажника пачку ассигнаций, отсчитал, что было нужно, доложил еще часть золотом и равнодушно удалился от стола, словно бы подходил туда не более как выпить стакан лимонада.

Граф Каллаш - новое лицо с аристократическим именем, граф умен, остер, образован, граф так талантлив и так хорош собою, и, наконец, граф так богат, так мило, так джентльменски умеет проигрывать. Граф не мог не произвести самого блестящего впечатления, и сильнее всех это впечатление отразилось на некрасивой Дарье Давыдовне, которой он оказывал предпочтительное внимание при каждом удобном, подходящем случае.

* * *

Княгиня Шадурская спустя несколько времени после разговора с сыном вернулась на свое старое уединенное место - за зелень трельяжа. Вскоре подле нее появился Бодлевский. Он был не в духе, по временам досадливо пощипывал бороду и явно старался принять угрюмо- рассеянный вид, отвечая княгине только односложными словами. Это, наконец, ее встревожило. Беспокойство и маленькая ревность копошились в ее сердце.

- Что с вами? Отчего вы так рассеянны, так не в духе? Не скрывайтесь, отвечайте мне! - говорила она, устремляя на него с нежным участием свои влюбленные, хотя и не юные взоры.

Бодлевский только пожал плечами.

- Отчего вы не были вчера там... в Морской? Я ждала вас, - продолжала княгиня с беспокойно-ревнивой ноткой в голосе. - Послушайте, Владислав, вы два раза уже не были там... Я знаю... Я уже... надоела вам, не правда ли?

Бодлевский вскинул на нее притворно удивленный взгляд; княгиня горько улыбнулась.

- Вы удивляетесь моим словам... удивляетесь, конечно, до какого унижения может дойти женщина, - с горечью говорила она. - Я знаю, я не молода, мне уже тридцать семь лет (княгине было за сорок пять), поэтому вам кажется смешною любовь старухи... Вам нравится кто-нибудь лучше, моложе меня... Слушайте, не скрывайтесь!

- Перестаньте, княгиня! в мои года позволительно иметь более прочные привязанности, - ответил Бодлевский, поцеловав ее руку.

Лицо княгини просияло.

- Ну, так что же! О чем вы задумываетесь, что тревожит вас? - пристала она с большей энергией.

- Мало ли что может тревожить меня! - загадочно проговорил Бодлевский, уклоняя в сторону неопределенный взгляд.

- Скажите, откройте мне, - настаивала она.

- К чему же? Это вас нисколько не касается.

- Мне кажется, я имею некоторое право на вашу откровенность, - с укорливой улыбкой заметила Татьяна Львовна. - Наконец, я хочу, я требую, чтобы вы сказали мне.

Бодлевский молчал, как будто обдумывая что-то и словно борясь сам с собою.

- Я жду, - настойчиво повторила княгиня.

- Извольте, если это вас так интересует! - выговорил он наконец с тем полным вздохом, который иногда обозначает у людей решимость. - Видите ли... я проигрался в карты, а мой банкир не прислал еще Капгеру телеграмму на выдачу мне денег... Я, впрочем, уже телеграфировал ему, но... ответа нет... Вот что тревожит меня, и вот почему вчера я не был там, - заключил Бодлевский, стараясь не глядеть на княгиню.

- Только-то и всего? - удивилась она. - И вы молчали, вы не могли прямо сказать мне тотчас же!.. Сколько вы проиграли?

- Десять тысяч, - сквозь зубы процедил Бодлевский.

- Приезжайте завтра туда, в магазин; около двух часов я привезу деньги.

- Но, княгиня...

- Без всяких но!.. Я не люблю возражений... - сказала она с такой кокетливостью и с такой милой миной, что Бодлевскому не оставалось ничего более, как только вновь поцеловать ее руку, в знак своего полного согласия.

Это были первые деньги, добытые им от княгини.

'Экой дурак! не хватил цифры побольше! - рассуждал он мысленно, слушая влюбленные речи пожилой красавицы. - Экой дурак, а она бы дала непременно! Впрочем, мое от меня не уйдет и впоследствии', - успокоительно заключил он свое самоугрызение.

* * *

Молодой Шадурский изъявил Давыду Георгиевичу желание быть представленным Бероевой. Г.Шиншеев тотчас же исполнил это желание, и князь Владимир через полчаса успел уже надоесть ей до зевоты своей пошло-ловеласовской болтовней. Князь Владимир помнил, что перед ним женщина 'не его общества', и потому отчасти держал себя не совсем так, как стал бы держаться перед особой своего круга. Бероева это поняла и раза два довольно тонко оборвала юного ловеласа, но именно потому, что это было тонко, юный ловелас не домекнулся о настоящем значении ее слов или не желал домекнуться. Петька, не перестававший наблюдать за своим приятелем, от души радовался его неуспеху, предвкушая уже наслаждение выигранного ужина. Это только бесило молодого Шадурского. Зевок Бероевой и случайно пойманная при этом ирония во взгляде князя Рапетова, наконец, торжествующая улыбка Петьки, коля его самолюбие, в то же время разжигали до злости настойчивое желание добиться своей цели.

- Так или иначе, рано или поздно, но я выиграю пари! - говорил он Петьке, стараясь решительной