Навстречу вошедшему Анатолию поднялся из-за стола моложавый на вид офицер. На кителе его не было погон, и только на рукавах блестели широкие золотистые нашивки. Он любезно предложил Железнякову присесть и сразу заговорил по-дружески:

— Мне доложили уже, товарищ Железняков, как участники общебазового собрания вчера горячо приветствовали ваше возвращение на Балтику…

— И до полного разгрома контрреволюции я никуда отсюда не уеду! заявил Анатолий. — Прошу вас помочь мне, чтобы зачислили в команду минзага «Нарова».

— Я поговорю с командиром корабля, — ответил Ружек.

На следующий день ленточка на бескозырке Железнякова блестела названием корабля «Нарова».

Начался новый, самый яркий и плодотворный период деятельности Анатолия Железнякова, период героических подвигов во имя счастья своей Родины.

Железняков близко сходится с руководителями большевистской организации Кронштадта Семеном Рошалем и Тимофеем Ульяновым. Они помогают ему овладеть революционной теорией, приглашают его в партийный клуб на лекции и доклады.

На 1-м съезде представителей Балтийского флота, куда Железняков был избран от кронштадтцев в числе 38 делегатов, началась его дружба с руководителями Центробалта большевиками Дыбенко и Ховриным.

Железняков начинает работать по заданиям большевистской организации…

Широким треугольником между каменной стеной портовых складов, глубоким рвом и величественным собором лежит Якорная площадь. С первых дней Февральской революции непрерывно с утра до вечера бурлило на ней человеческое море.

Чем острее становилась борьба между революционными кронштадтцами и буржуазным Временным правительством, поддерживаемым меньшевистско-эсеровскими предателями революции, тем раскаленнее становилось дыхание митингов.

Здесь выступали самые видные деятели эсеровской и меньшевистской партий — министр труда Скобелев, генерал Корнилов, эсерка Брешко-Брешковская, прозванная «эсеровской богородицей», и многие другие. Но никакие антинародные краснобаи не могли поколебать стойкости балтийских матросов, солдат крепостного гарнизона и рабочих Кронштадта, стоявших полностью за большевиков. Железняков был активным участником происходивших здесь политических боев. Матросы любили его слушать. Речь его была яркой, образной, меткой.

Сломить сопротивление кронштадтцев наконец явился сюда сам «главноуговаривающий» Керенский.

Пока подходили к площади запоздавшие части и рабочие Морского завода, вокруг «важного» гостя и его свиты собралась большая толпа любопытных.

Все с интересом разглядывали человека, именуемого буржуазной прессой «спасителем революции».

Болезненно бледное, с припухшими веками лицо Керенского было аккуратно выбрито. В суконном темно-зеленом френче без погон, в галифе и башмаках с обмотками, военный и морской министр походил на разжалованного прапорщика.

Желая казаться приветливым, Керенский обратился к матросу, на бескозырке у которого золотилась надпись «Гангут».

— Как, товарищ, пойдете воевать, если свободная Россия призовет вас к этому святому долгу революции?

— Смотря какая будет погода, — не задумываясь, ответил гангутовец.

— При чем здесь погода? — возмутился министр.

— Штиль будет — может, и пойдем, — улыбнувшись, пояснил матрос.

В толпе раздался смех.

Не зная, как реагировать на такую явную насмешку, министр почему-то снял фуражку. Под лучами солнца его подстриженная бобриком голова казалась совсем рыжеволосой. Он круто повернулся к командующему Балтийским флотом Вердеревскому:

— Почему не начинается митинг? Адмирал взял под козырек.

— Не могу знать, Александр Федорович. Здесь они хозяева, презрительно кивнул адмирал в сторону матросов.

В сопровождении членов Центробалта и депутатов Кронштадтского Совета к трибуне подошел Семен Рошаль. Он слышал последние слова Вердеревского.

— Сейчас начнем, господа, — сказал Рошаль, поднимаясь на дощатые подмостки, обитые красной материей.

При появлении на трибуне вожака кронштадтских большевиков площадь быстро стала умолкать.

Открыв митинг, Рошаль произнес небольшую речь, в которой изложил непоколебимую волю кронштадтцев бороться за власть Советов и всеми мерами препятствовать продолжению империалистической войны.

Когда стихли возгласы одобрения, Рошаль объявил:

— Слово имеет министр Керенский. Всех очень интересовало, что скажет сам «главноуговаривающий».

Керенский начал с деланным пафосом:

— Приветствую вас, доблестные балтийцы, славные потомки героев Гангута, Гренгама, мучеников Свеаборга, «Памяти Азова», Шлиссельбурга!..

Министр говорил долго и цветисто. Он пересыпал свою речь образными короткими фразами и сверкающими сравнениями. Твердо чеканя слова, оратор почти кричал:

— Храните великие завоевания революции! Истерзанная, истекающая кровью свободная Россия ждет от вас великих подвигов!

Тон его речи был приказной:

— Именем революции!.. Именем свободной России!.. Я приказываю! Я требую!..

Керенский выбросил руку вперед и повысил голос:

— Я зову вас на борьбу за великую свободу! Не на пир, а на смерть зову! Балтийцы, скажите, кто из вас не хочет умереть под священными знаменами свободы?!

— А ты сам хочешь? Попробуй! — крикнул кто-то из толпы.

После минутной паузы Керенский вдруг угрожающе потряс рукой:

— Кронштадтцы, балтийцы, опомнитесь! Большевики толкают вас в пропасть! Вы предаете свободную Россию!

Раздались протестующие свистки и крики:

— Довольно! Долой! Хватит!

— Будя! — почти в упор оратору прокричал стоявший у самой трибуны пожилой бородатый солдат.

Керенский окинул площадь растерянным взглядом и быстро сошел с трибуны. Он хотел тут же уехать, но толпа не дала ему пройти к автомобилю.

— Теперь ты послухай нас, «спаситель России»! Куда бежишь? — преградил путь Керенскому солдат, который кричал «Будя!».

На трибуну поднимались ораторы. Они от имени фракции большевиков Кронштадтского Совета давали отповедь «спасителю революции».

Керенский отступил подальше от трибуны и стал о чем-то перешептываться с Вердеревским.

Семен Рошаль подозвал к себе Железнякова, который находился поблизости.

— Даю тебе слово, Анатолий. Скажи покрепче. Ты это умеешь.

Появление на трибуне Железнякова, с лихо сбитой бескозыркой на волнистой шевелюре, было встречено одобрительными возгласами.

— А ну поддай ему, браток! — кричали в толпе, указывая на Керенского.

— Раскатай его по-нашему, по-балтийски! Анатолий начал сразу с большим подъемом. Речь его неоднократно прерывали овациями. Оратор повернулся к Керенскому.