Москву. Да простит ему бог, а мы долго не забудем его измены. До сегодняшнего дня мы были в постоянной тревоге, не имея верных известий и не смея верить слухам. У нас дыбом стали волосы от вестей 26 и 27 августа. Прочитав их, я не успела опомниться, выхожу из гостиной - мне навстречу попался человек, которого мы посылали к губернатору, чтобы узнать все подробности. Первая весть, которую я услыхала, была о смерти братца Петра Валуева, убитого 26-го. У меня совсем закружилась голова; удивляюсь, как из соседней комнаты не услыхали моих рыданий несчастные двоюродные сестры. Дом наш невелик - я выбежала во двор, у меня сделался лихорадочный припадок, дрожь продолжалась с полчаса. Наконец, совладев с собой, я вернулась, жалуясь на головную боль, чтобы не поразить кузин своих грустным лицом. У меня защемило сердце, когда я взглянула на несчастных моих кузин. Они не получали известий от матери - ясно почему. Каждую минуту жду, что кто-нибудь из семьи приедет с горестным известием, больно видеть, как они тревожатся о матери и поминутно молятся за брата. Я не умею притворяться. Для меня невыносимо казаться веселой, когда я смертельно тоскую.

В моем грустном настроении я далеко не благосклонно встретила твои размышления о г-же Сталь. Скажи, что сталось с твоим умом, если можешь ты так интересоваться ею в минуты, когда нам грозит бедствие. Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина. Во время всего путешествия нашего, даже здесь, вдалеке от театра войны, нас постоянно окружают крестьяне, спрашивая известий о матушке-Москве. Могу тебя уверить, что ни один из них не поминал о Питере. Жители Петербурга вместо того, чтобы интересоваться общественными делами, занимаются г-жой Сталь - им я извиняю это заблуждение, они давным-давно впадают из одной ошибки в другую, доказательство - приверженность ваших дам к католицизму. Но ведь твоим, милый друг, редким умом я всегда восхищалась, а ты поддаешься влиянию атмосферы, среди которой живешь! Это меня крайне огорчает. Я этого от тебя не ожидала. <...>

Д. С. Дохтуров - жене.

3 сентября. [Ок. Москвы] <

...> Я, слава богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по ею сторону столицы. Я прилагаю все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу. Бенигсен был того же мнения. Он делал, что мог, чтобы уверить, что единственным средством не уступать столицы было бы встретить неприятеля и сразиться с ним. Но это отважное мнение не могло подействовать на этих малодушных людей - мы отступили через город. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами, по-видимому, тяготеет кара божья. Не могу думать иначе. Не проиграв сражения, мы отступили до этого места без малейшего сопротивления. Какой позор! Теперь я уверен, что все кончено, и в таком случае ничто не может удержать меня на службе. После всех неприятностей, трудов, дурного обращения и беспорядков, допущенных по слабости начальников,- после всего этого ничто не заставит меня служить. Я возмущен всем, что творится! <...>

М. И. Кутузов - жене.

3 сентября. [Ок. Москвы]

Я, мой друг, слава богу, здоров и, как ни тяжело, надеюсь, что бог все исправит. Детям благословение.

Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.

А. А. Меншикова - мужу.

4 сентября. Насурово

Я посылала, милый друг, к тебе двух лошадей и письмо, но они назад возвратились сюда. Мы завтра все едем в Тамбов, мне очень грустно. Я об тебе ничего не буду знать. От всего сердца тебя целую, бога ради, давай о себе знать. Маминька посылает свое благословение.

А. М.

Смоленский помещик - приятелю.

4 сентября. [Бельский уезд]

У нас по Вяземскому уезду начался скотский падеж. От моего дома в двадцати верстах пригнали ко французской армии польских 500 быков, они заразили весь скот и сами все подохли. Петербург безопасен - француз армию почти всю растерял. Чрез Вязьму взад и вперед, к Москве и Смоленску, идут французские войска, но очень мало. На сих днях проводили наших пленных воинов из Москвы чрез Вязьму, в том числе, штаб-и обер-офицеров, из них шестеро явились ко мне, а между ими и один родственник мой. Он сказывал, что дорогой от Москвы слабых без пищи пристрелено 611 человек, и в том числе 4 офицера. Войска французские очень слабы, без пищи, мужики весь хлеб меж собою поделили, а им не дают. Дом мой до сих пор не граблен, и весь Бельский уезд, а впредь богу вестимо, что будет. В хоромах моих три француза были, но чудо невероятное! Десяти лет мальчишка с девкой, которые для меня печь топили, выгнали их оттуда. Мальчишка закричал: 'Ребята ж, сюда!' Они бросились в избу к его матери и стали просить хлеба и молока, но в то время наши три солдата, ушедшие из плена, явились в избу, хотели их схватить и вести в Сычевки(4) . Услыша одно имя Сычевок, французы кинулись бежать! Скажу тебе, друг мой, что у нас с первого августа все барыни и господа повыздоровели, не слыхать ни об истерике, ни о конвульсиях, а подагра сама без лекарей проходит. У меня родная тетка, лет 77, четвертый год в параличе, без руки и ноги и без языка, а теперь стала ходить, только не говорит. Один управитель у нас по соседству растек было водяною, но французские камердинеры неосторожно донага раздели [его] и привели в движение - воды открылись и сделалось легче. Но вместо россиян французы в Смоленске все издыхают, да и русские, которые к ним прилипли, лежат лоском. Еще скажу тебе анекдот. Майор и кавалер Георгиевский, живущий от меня в 25 верстах, лет 75-ти, стал на пути, где шли французские войска. Они обошлись с ним очень жестоко, а также и с женою его, потом выгнали из дому в избенку, где они и жили, а дом занимали французы. Я сжалился над ними и приказал своему племяннику выкрасть их из дому, что ему и удалось. Теперь этот майор идет в службу и готовится к сражению - не от безумия, а от досады: 'Как-де меня могли бить французы!' Жена его упросила племянника не брать в плен живущих у них шести итальянцев и седьмого их попа за то, что они добрые люди. <...>

М. А. Протасова - В. А. Жуковскому.

4 сентября. [Муратова?]

Здравствуй, милый добрый друг наш!

Бог сохранит тебя для нашего благополучия, несносно грустно о тебе, друг милый! (5)Мы молимся очень усердно и беспрестанно, и я крепко надеюсь на милость божью! Ты, верно, возвратишься скоро и совершенно здоров в Муратове. Пиши к нам более. Милые письма твои нам всякий раз больше показывают дружбу твою. Дай господи, чтоб это письмо дошло к тебе, верно, ты бы много утешился. Будь на наш щет совершенно спокоен, мы, несмотря ни на что, здоровы и только и думаем, что об вас. Теперь неизвестность - совершенный ад. Христос тебя помилует, друг мой. <...>

П. М. Капцевич - А. А. Аракчееву.

6 сентября. Подольск.

Москва уступлена неприятелю 2-го сентября и занята его войсками в 6 часов пополудни. Весь арсенал и прекрасные новые ружья достались неприятелю; мало что ратниками вынесено; ружей, хлеба, сукон и всего нужного для армии довольно осталось. Два магазина с порохом подорваны по распоряжению генерала Милорадовича, и взрывы были с ужасным трясением.

Я командовал десять дней арьергардом под начальством генерала Милорадовича и самый последний позади армии с кавалериею и конною артиллериею удерживал наступление неприятеля и имел несчастье видеть вступающего за мною в город, в котором вопль и слезы каждого россиянина раздирали душу. Много подробностей писать вам, почтеннейший граф, о сем происшествии лишним считаю, но скажу только отличную черту твердости духа Михаила Андреевича Милорадовича посреди смятения и присутствие его разума, когда неприятель 2-го сентября сильно наступал с 7 часов утра до б вечера на мой арьергард, где генерал Милорадович сам беспрестанно находился и получал известия, что неприятель отрезывает наш арьергард от города, а из Москвы, что стеснение казенных и партикулярных обозов в улицах делает невозможным провести через город войска арьергарда. <...> Подобные донесения повторялись часто и тогда уже, когда мы были 7 верст от города. Положение арьергарда самое невыгоднейшее - ретироваться под сильною пушечною пальбою и быть отрезану и разбиту от превосходного числа войск, командуемых королем неаполитанским(6). Надобно было искать средств избегнуть потери нашей и дать время вывезти казенные обозы и часть артиллерии из города. Генерал Милорадович в тесных сих обстоятельствах выдумывает и одною игрою ума и хитростию выигрывает 4 часа времени. Он посылает парламентера к королю неаполитанскому, наставляет его объявить ему, что черный народ в Москве вооружен и готов защищаться, пушки в Кремле готовы, и каждый из обитателей готов предать пламени дом и всю собственность свою, если неприятель вступит вооруженною рукою. Переговоры сии остановили за 7 верст от города неприятеля, и генерал Милорадович, стремясь продлить оные, выиграл тем 4 часа времени и дал выйти из города множеству обозов. Ответ получен от Мюрата, что ежели мы не начнем делать выстрелы, то и они тоже, что по занятии города обещает устроить благочиние и тишину, в чем ручается честью. С такими условиями вошел наш арьергард в город разом вместе с неприятельским авангардом смешанный, без выстрела. Итак, до 3-го числа, утра до 6 часов мы ничего с неприятелем не имели, а за ночь дали время устроиться и войскам, и множеству обозов. Но видя генерал Милорадович большое неустройство от бесчисленности обывательских и казенных обозов, решился сделать условие с неприятелем и на 3-е число быть покойными, что принято было со стороны неприятеля