что нередко разные этносы говорят на одном языке и наоборот, один этнос говорит на нескольких языках.

Второй тезис кажется, однако, весьма спорным. Пожалуй, германошвейцарцы все-таки противопоставляют себя итало— и франкошвейцарцам — а значит, это все же разные этносы, хотя и близкие друг к другу в силу исторических причин. Что касается многочисленных англо— и испаноязычных этносов, которые и правда говорят на одном языке, то здесь мы упираемся в вопрос, что же считать самостоятельнм языком. Ведь англичане, американцы и австралийцы говорят все-таки по-разному. И тут языковые особенности и этническое самосознание дополняют друг друга.

Британский и американский английский отличаются друг от друга меньше, чем донской говор русского языка от новгородского. Но поскольку американцы осознают себя отдельной нацией, то порой (обычно в шутку) можно услшать об «американском языке», тогда как о «донском языке» вряд ли кто-нибудь станет говорить даже в шутку — по крайней мере до тех пор, пока казаки не осознают себя самостоятельнм этносом.

Итак, язык — это важный признак этнической идентификации, который, однако, уступает по значению главному фактору — противопоставлению данного этноса всем остальным.

И теперь нам надо найти ответ на очередной вопрос «Почему?» Почему человечество не имеет единого языка и был ли он когда-нибудь единым.

Метафизика и в этом случае не может предложить нам ничего лучше, чем легенда о Вавилонском столпотворении. Но эта легенда никуда не годится, поскольку известно, что во времена Вавилона французского языка, например, не существовало. он произошел гораздо позже от латыни, фактически на глазах историков.

Следовательно, язык развивается, и тут мы опять вступаем в область диалектики. Но чтобы не отступать от введенного в предыдущих главах правила, мы, очевидно, должны найти некие метафизические основы, законы природы или законы человеческого бытия, на базе которых происходит развитие языка.

Некоторые законы природы здесь самоочевидны. Человеческая речь состоит из звуков и в меньшей степени — из жестов. В случае необходимости звуки можно полностью заменить жестами. Частично это можно видеть в условном языке первобытных охотников или современных спецназовцев, а полностью — в языке глухонемых.

Однако основой человеческой речи все-таки является звук, и недаром лингвисты при описании любого языка на первое место ставят фонетику.

К тому же звуки любого языка, в общем, похожи друг на друга. Исключения редки.

Различия начинаются дальше, когда мы переходим к изучению словарного запаса и грамматики. И здесь, похоже, очевидные законы природы уже не действуют.

Однако посмотрим — может быть, нам удастся найти скрытую метафизику в диалектике развития языка.

Если взглянуть на индоевропейские языки, то создается впечатление, что по мере своего развития эти языки все время упрощались. Грамматический строй древнегреческого языка проще, чем у санскрита, а у новогреческого он еще более прост. Русский язык проще старославянского — в нем на два падежа меньше и исчезли все формы прошедшего времени глагола, кроме одной, и все формы будущего времени, кроме двух. А старославянский, в свою очередь, проще древнеиранского, с которым их роднят некоторые общие черты.

Похожая ситуация и в германских языках. Грамматика древнегерманского и современного исландского сложнее, чем у немецкого и тем более новых скандинавских языков. А в нынешнем английском именная система упрощена до предела (нет понятия рода, склонения по падежам и согласования прилагательных с существительными в числе), а глагольная хоть и кажется сложной, однако тоже гораздо проще, чем в других германских языках или в древнеанглийском.

И очень соблазнительно предположить, что древнейший язык был чрезвычайно сложным, а развитие языков-потомков шло по пути упрощения.

Иногда эту идею пытаются объяснить тем, что у первобытных людей (тем более у Эректусов, которые были первыми Предками, которые нацчились говорить) было менее развито абстрктное мышление, и для выражения любой грамматической тонкости им требовалась особая форма слова. Точно так же, как для обозначения любого предмета или явления им требовалось отдельное слово.

Однако эта теория показала свою несостоятельность, когда выяснилось, что шимпанзе, говорящие на языке глухонемых, способны называть «цветком» любой цветок.

К тому же эта теория дает осноания думать, что у наиболее примитивных племен должен быть особенно богатый словарный запас — ведь предметов и явлений вокруг очень много, и для каждого требуется отдельное слово. На деле же исследователи сталкиваются как раз с обратным — чем примитивнее племя, тем меньше слов в его языке.

А представление о том, что Эректусы или даже примитивные люди вида Homo sapiens каким-то образом додумались до исключительно сложной грамматики, вообще кажется странным. Скорее можно поверить в Вавилонскую башню или в то, что Бог дал людям первичный язык в готовом виде.

Но это вовсе необязательно, если подойти к вопросу с другой стороны. Допустим, язык Эрекстусов и их потомков — первых Сапиенсов — был корнеизолирующим, с простейшей грамматикой, в которой точный смысл фразы определяется порядком слов. «Моя твоя понимай нет» — «Я тебя не понимаю», а «Твоя моя понимай нет» — «Ты меня не понимаешь».

Но порядок слов не всегда позволяет точно выражать мысль. И тогда появляется нужда в специальных служебных словах, которые ведут свое происхождение от слов полноценных. В резульате естественным образом появляются фразы типа «Моя была охота ходи», которая радикально отличается от простого «Моя охота ходи». Последнее означает «Я хожу (или „иду“) на охоту», тогда как первое — «Я ходил на охоту».

Правда, словечко «была» здесь — прямое заимствование из русского языка, так что попробуем построить фразу более примитивно: «Моя вчера охота ходи».

Пока «вчера» означает «в предыдущий день», это слово не превращается в служебную частицу. Однако тут может произойти две вещи. Например, для обозначения предыдущего дня может появиться новое слово. Допустим, «накануне» или просто «канун».

В этом случае слово «вчера», освобожденное от основного значения, сохраняет только служебную роль. И фраза «Моя вчера охота ходи» означает уже просто «я ходил на охоту» — без уточнения даты. А чтобы сделать акцент на времени события, надо сказать «Канун моя вчера охота ходи».

А может случиться и нечто иное. Слова, которые используются в роли служебных, имеют свойство редуцироваться. И «вчера» в беглой речи вполне может превратиться в какое-нибудь «чра». В результате из одного слова получается два — одно полновесное, а другое служебное. Фраза «Я вчера ходил на охоту» будет переводиться на этот язык так: «Вчера моя чра охота ходи».

Отметим, что если в двух племенах, выделившихся из одного и утерявших контакт друг с другом, совершенствование грамматики пойдет по разным путям, то это приведет к диалектным различиям. Получится, что в одном языке прошедшее время образуется с помощью частицы «вчера», а в другом — с помощью частицы «чра», а это примерно так же сукщественно, как различие между русским «ходил» и украинским «ходив».

Между тем по мере накопления служебных частиц, не имеющих самостоятельного значения, язык из корнеизолирующего превращается в аналитический.

А теперь представим, что может произойти с грамматикой дальше, уже не на примере гипотетического «моя-твоя-болтай», а на примере литературного русского языка.

В русском языке есть свободная аналитическая частица «таки». Обычно она употребляется в слове «все-таки», но может быть использована и напрямую с глаголом. «Он все-таки пришел к нам» = «Он пришел-таки к нам».

Однако эта частица может употрбляться и в отрыве от глагола, что и делает ее свободной. «Он таки пришел к нам» или даже так: «Он таки после некоторого размышления пришел к нам».

Заметим, впрочем, что последние два варианта употребляются преимущественно в письменной речи, а она вообще более консервативна. А теперь допустим, что письменности нет, а в устной речи свободное употребление частицы «таки» исчезает. Что произойдет в результате? А в результате образуется устойчивая