Беконфилде.

— Только не я, парень. Я виделся с ним всего два раза. — Он заговорщически улыбнулся и сбавил тон на одну октаву. — Кроме того, не слишком разумно для прислуги обращать излишнее внимание на хозяина дома, ты понимаешь меня? — Он пустил в воздух серпантин бледно-зеленых и ярко-оранжевых колец дыма. Ветер подхватил их и унес на юг, в сторону гавани, откуда, несмотря на немалое расстояние, доносился слабый рокот причалов. — Хотя, может быть, я кое-кого и знаю. Когда-нибудь слышал о Майри Кареглазке? У нее свое заведение севернее центра, называется «Бархатная клетка».

— Надо полагать, бордель.

— Можешь поставить на это свою жизнь, брат, — не проиграешь. Благодари Перворожденного! — Йансей улыбнулся и похлопал меня по спине. — Не боись, парень, она мой старый друг. Ходят слухи, будто в свое время она была любовницей кронпринца. Теперь поставляет элитных потаскух аристократам и богатым банкирам, а еще, — подмигнул он мне, — она знает про каждый скелет во всех шкафах отсюда и до самого Мирадина.

— Да она прямо-таки чародейка.

— У нее множество разных талантов, — подтвердил Йансей. — Я дам ей знать, что ты собираешься заглянуть к ней.

— Это первая просьба. Боюсь, вторая тебе не понравится. Нужно, чтобы ты ненадолго исчез.

Рифмач рухнул на перила, самокрутка свесилась с нижней губы.

— Иди ты… Даже и не проси об этом.

— Побудь несколько дней на побережье или, если хочешь остаться в городе, поживи у своих ашерских друзей. Просто не показывайся в тех местах, где обычно проводишь время, и пока воздержись от выступлений.

— Эй, парень, я не в настроении куда-то ехать.

— Если дело в деньгах… — начал я.

— Деньги тут ни при чем. У меня достаточно денег, я не стою с протянутой рукой. — Его глаза запылали исступленной злобой сквозь пелену дыма. — Дело в тебе. Ты вечно вляпываешься в дерьмо, только этим и занимаешься. Ты отрава. Из-за этого все, кто с тобой знаком, только страдают. Тебе это известно? Все и каждый в отдельности. У меня ни с кем нет проблем, потом я оказываю тебе любезность — и что получается? — Обвинительный тон Рифмача сменился на тон сожаления. — Я изгнанник в собственном городе. — Вздохнув, он затянулся еще раз и выпустил в воздух струю разноцветного дыма. — У тебя трудности с Веселым Клинком?

— Да.

— Я же предупреждал тебя, что он опасен. Ты вообще кого-нибудь слушаешь?

— Должно быть, недостаточно хорошо.

— Что ему от тебя надо?

— Я почти уверен…

Рифмач остановил меня ударом руки.

— Не утруждайся, я не желаю об этом знать.

Возможно, это было и к лучшему.

— Я буду тебе очень признателен.

— Больно нужно.

После этого мы еще долго подпирали спинами парапет, передавая косячок друг другу, пока от самокрутки не остался окурок. Наконец Йансей нарушил молчание.

— Мама снова пыталась тебя сосватать?

— Если не ошибаюсь, ее зовут Эсти Ибрахим.

Рифмач задумчиво обсосал зубы.

— Во всем Ригусе никто не умеет жарить рыбу так, как она. Только у нее задница, как плита, на которой она эту рыбу жарит.

— Рыба была чертовски хороша, — признал я.

При этом Йансей тихонько рассмеялся, и мне следовало бы присоединиться к нему, хотя бы из вежливости. Но после разговора с Мески я был не в духе, и жизнерадостный собеседник из меня выходил плохой.

— Так ты поговоришь с Майри насчет меня?

Веселое настроение Рифмача тут же испарилось, и он снова угрюмо повернулся к парапету крыши.

— Я, кажется, сказал, что поговорю. Я помогаю своим и если обещаю что-нибудь сделать, значит, обещание будет выполнено. Пошлю к ней кого-нибудь после обеда, и сможешь повидаться с ней, когда захочешь. — Он затянулся в последний раз и изрыгнул красно-бурое облачко. — Если я больше ничем не могу помочь, как смотришь на то, чтобы убраться ко всем чертям с моей крыши? Мне еще надо подумать, где я буду сегодня ночевать.

Ремесло Йансея требовало определенных умений использования своего языка, и, надо полагать, его грубая сторона прошлась по мне заслуженно. Дабы подчеркнуть окончание разговора, Рифмач театрально стряхнул пепел с окурка в разверзшуюся за парапетом бездну. Покурим ли мы еще когда-нибудь вместе, подумалось мне. Мне больше нечего было тут делать, и я быстро спустился по лестнице к выходу, стараясь не встретиться на обратном пути с Мамой Дукес. После сегодняшнего визита она, возможно, уже навсегда расстанется с мыслью найти мне спутницу жизни.

Похоже, за моей спиной сгорел еще один мост.

Я вернулся в «Пьяного графа» и остаток дня до вечера наверстывал упущенный сон. Около шести я ушел, отправив прежде Воробья с мелким поручением, чтобы он не увязался за мной. Наша прошлая встреча с Криспином достигла того уровня неприязни в личностных отношениях, который не допускает присутствия лишних глаз и ушей, и новая встреча могла бы пройти в том же духе, особенно если Криспину вздумалось бы заставить меня чистить ему ботинки в обмен на добытую им информацию. Клянусь Хранителем Клятвы, я готов был стерпеть унижение.

Путь до Бюстового моста был редким мгновением тишины, коротким получасом ходьбы в угасающем свете вечера. Еще стояла та осенняя пора, когда должно с благодарностью принимать каждый последний луч солнца и дуновение теплого ветерка. Еще немного — и слабеющая жара падет рабом под безжалостное ярмо зимы. События двух прошедших дней затерялись на несколько спокойных минут в глухих лабиринтах моей памяти.

Но все мечты когда-нибудь кончаются. Надо полагать, это их основное свойство.

Тело невозможно спутать с чем-то другим, и даже в сгущавшихся сумерках ночи я нисколько не сомневался, что объект, лежащий у подножия моста, был Криспин. Я бросился к нему со всех ног, хотя и знал, что это бессмысленно, ибо тот, кто приходил за Криспином, не удовольствовался бы лишь ранением.

Его тело было зверски изувечено, благородное лицо в синяках и побоях, орлиный нос покрылся коркой запекшейся крови и слизи. Один глаз лопнул в глазнице, белок вытекал наружу, мерцая радужкой раздавленного зрачка. Лицо Криспина застыло в страшной гримасе, и в какой-то момент своих мучений он основательно прокусил себе щеку.

Было темно, но не настолько, да и Бюстовый мост не глухой переулок, а более или менее проходная улица. Кто-то еще должен был вскоре наткнуться на тело. Я опустился на колени перед трупом, гоня от себя воспоминания о том, как однажды Криспин пригласил меня домой на встречу Среднезимья, и его причудливая мамаша и засидевшаяся в девках сестрица играли на пианино, все пили ромовый пунш, пока я не свалился у камина. Моя рука скользнула в карман его плаща. Пусто. Быстрый обыск остальных карманов и одежды дал тот же нулевой результат. Я внушал себе, что трупный запах — лишь галлюцинация, что Криспина убили недавно и тело еще не начало разлагаться, да и холод в любом случае сохранил бы его