творения.

— В целом я склонен согласиться с вами. Однако в случае Брайтфеллоу это самое подходящее определение. Последнее время я… переживал некоторые неудачи. Он взялся помочь мне вернуть везение.

— Я знавал когда-то священника, который любил говорить, что Хранитель Клятвы предпочитает вершить свои замыслы через нерадивых вассалов, — (Я подозревал, что это выражение было излюбленным афоризмом духовного брата потому, что сам он без пузырька амброзии не мог протянуть и часу, правда, к данному делу это не относилось.) — И что же маг, сдержал обещание?

— Пока нет. Но я убежден в конечном успехе нашего предприятия.

Включало ли их предприятие убийство двух девочек и открытие прохода в первичный хаос? Я не мог этого отрицать, но подозрение еще не уверенность, а тем более не улика. Я подтолкнул герцога к разговору, насколько это было возможно, и замолчал. У него имелась причина пригласить меня сюда, и я подумал, что если потяну время, то он в конце концов перейдет к сути дела.

— Вас, конечно, не должно удивить, что я навел справки о вашем прошлом, о ваших привычках и качествах, прежде чем решил иметь с вами дело?

— Моя жизнь — открытая книга. — (С вырванными страницами, хотя человеку с проницательностью Клинка не составило бы труда схватить общий смысл.) — И меня не так легко удивить.

— О вас отзываются как о мелком игроке, говорят, что вы не примыкаете ни к одной из крупных группировок. Говорят, что вы надежный, неприметный.

— Правда?

— О вас говорят еще кое-что, говорят, что прежде вы вели игру по другую сторону баррикады, носили серую форму, до того как принялись за ваше нынешнее ремесло.

— Вам скажут еще, что я был младенцем в пеленках, если достаточно далеко углубиться в историю.

— Полагаю, вы правы, расскажут и об этом. Что послужило причиной? Вы впали в немилость?

— Бывает.

— Именно, вы выразились точно. Бывает. — Его взгляд заскользил по стене за моей спиной, в угловом камине треснул огонь. Лицо герцога приняло выражение задумчивости, обыкновенно предвещающей монолог, и недолгая пауза действительно разродилась разговором с самим собой. — Странно, какие дороги мы выбираем. В книгах каждому персонажу гарантирован некий момент истины, когда дорога впереди разделяется надвое и перед ним открывается однозначный выбор: геройство или злодейство. Но ведь в жизни не совсем так, верно? Решения следуют за решениями, неважные сами по себе, они принимаются в минуту главного испытания либо обусловливаются нашим предчувствием. Но однажды поднимаешь глаза и понимаешь, что ты увяз, что каждый данный тобою ответ — это прут клетки, которую ты сотворил своими руками, и сила каждого принятого тобою решения толкает тебя вперед так же безжалостно, как воля Перворожденного.

— Красноречиво, но несправедливо. Однажды я принял решение. И если последствия оказались хуже, чем я предвидел… значит, я принял плохое решение.

— Но вот что думаю я. Как узнать, какие решения важны, а какие нет? В прошлом я принимал решения, о которых теперь сожалею, как будто этот выбор был сделан не мной. Я хотел бы отменить их, если бы это было возможно.

Клянусь Заблудшим, этот герцог был хуже еретиков. На что это он намекает? Дети были мертвы — с этим уже ничего не поделаешь. Или я разглядел утонченность там, где ее не было? Принадлежал ли лорд Беконфилд к числу тех патрициев, что любят повспоминать перед чернью о тяготах и единоличности человеческого существования?

— Так или иначе, мы оплачиваем свои долги.

— Значит, ни у кого из нас нет надежды?

— Ни у одного.

— Вы бессердечный человек.

— Я живу в бессердечном, холодном мире. Я просто приспособился к его температуре.

Челюсти герцога плотно сомкнулись, и минута откровений закончилась.

— Вы абсолютно правы, абсолютно. Нам суждено до конца сыграть свои роли.

Мне показалось, что от Беконфилда повеяло чем-то вроде угрозы, или это было лишь обычное для аристократического сословия презрение к нашему брату — кто знает, трудно было сказать наверняка. Я почувствовал облегчение, когда стук в дверь отмерил окончание нашей встречи.

Мы оба поднялись и направились к выходу. Веселый Клинок открыл дверь, и Фанфарон, просунув в проем голову, прошептал хозяину несколько слов и исчез.

— Благодарю вас за ваши услуги, — начал герцог. — Быть может, я воспользуюсь ими в будущем, возможно, еще до Среднезимья. Вы пока что живете в «Пьяном графе» вместе с вашим боевым товарищем и его женой? — В его вопросе прозвучала явная и неожиданная угроза.

— Мой дом — моя крепость.

— Точно, — улыбнулся Беконфилд.

У меня выдался долгий день, другого такого я и не припомню. Я возвращался тем же путем, что пришел, и одна половина меня надеялась, что я покину дом герцога, не повстречав человека, которому была назначена следующая аудиенция. Однако другая половина считала, что с ним стоит повидаться еще раз, и желание второй половины было удовлетворено. Подойдя к лестнице, я увидел Брайтфеллоу. Маг расположился на лавке внизу, выражая всем своим естеством знакомую мне приветливость, которую я наблюдал еще при нашей первой встрече. Встав на ноги, он расплылся в широкой улыбке, и, пока я спускался, мне пришлось созерцать ее добрых пятнадцать секунд, до того многочисленны были ступени парадной лестницы Беконфилдов.

Я вовсе не ждал, что Брайтфеллоу превратится в достойного члена человеческого сообщества за тот день, что истек с момента нашей прошлой встречи, и маг оказался весьма любезен, что не опроверг моего предположения. Если он и не был одет в тот же грязный черный костюм, который я видел на нем в прошлый раз, то, должно быть, облачился в нечто очень похожее. В любом случае я не заметил различий.

Однако кое-что поразило меня, нечто такое, что я заметил раньше, но не сумел соотнести с личностью Брайтфеллоу. Многие мужчины изображают крутость, укрепляя себя мечтами о своей потенциальной угрозе, словно крепким вином. Это что-то вроде местного развлечения в Низком городе: молодые повесы и негодяи толкутся вдоль обшарпанных кирпичных стен, доказывая друг другу, что они смертельно опасны, а их репутация побуждает прохожих держаться противоположной стороны улицы. Но проходит немного времени, и «крутые парни» сливаются с окружающей обстановкой, становясь частью городского пейзажа. Есть вещи, которые невозможно подделать, и смертельная опасность — одна из таких вещей. Ручная собачонка может научиться выть и время от времени даже показывать зубы, но эти умения не сделают ее волком.

По-настоящему опасные люди не тратят времени на пустое бахвальство; то, что они собой представляют, чувствуешь в нижней части своего брюха. Брайтфеллоу был убийцей. Не таким, как киренец, похитивший Тару, и не маньяком — просто убийцей, заурядным головорезом, который отправит на тот свет парочку-другую себе подобных и при этом не будет испытывать ни малейших угрызений совести. Готовясь к встрече с магом, я хорошенько зарубил себе на носу эту мысль. Шутовской наряд являлся лишь частью того, кем он был, и, возможно, не главной частью, а только ширмой, раздутой для прикрытия всего остального.

Я вынул кисет с табаком и начал сворачивать сигарету, закурить которую мечтал с того момента, как перешагнул порог особняка Беконфилда. Я надеялся, что дым как-то сумеет перебить запах немытого тела Брайтфеллоу. Маг держал шляпу в руке, неровные зубы застыли в фальшивой улыбке.

— Так-так, уж не сам ли смешной человек? Как дела, смешной человек?

— Ответь-ка лучше, Брайтфеллоу: ты специально ешь печенку перед встречей со мной или это твоя обычная практика, дабы не полагаться на волю случая?

Его смех звучал отвратительно, пожелтевшие зубы терлись со скрежетом друг о друга.

— Узнал мое имя, да, смешной человек? Приятно видеть, что я завоевал немного славы. Порой мне сдается, будто весь мой непомерный труд так и останется никем не замеченным.