пидором. Убивали. А если успевали лягавые отнять, считай, сломали законника. Кололся. Рассказывал все, зная, что обратный путь ему отрезан. И тогда засвеченные фартовые искали поручителя. Его убивали за ошибку. Их «малины» не прощали никому.

— Я скажу слово! — устал от ожидания Пан, и фартовые удивленно переглянулись. Пахан никогда раньше не делал такого. Что это? Каприз? Но как бы то ни было, пусть кто угодно ручается за Коршуна, только бы не самим, подумали законники.

— Клянись, кент, что будешь до могилы выполнять «закон», будешь честным вором! — встали паханы.

— Клянись на крови! — Пахан подал нож Коршуну. Колька без колебаний порезал себе руку.

Кто-то из фартовых принес горсть земли.

— Клянись на земле!

Колька взял щепотку, пожевал, проглотил, ответил коротко:

— Клянусь!

— Ты принес клятву. Знай, кто нарушает ее, поплатится своею кровью. И ни земля, ни вода не скроют тебя от честного суда кентов. Ты отныне не фраер. Ты — законник. Принят на сходе. Но если лажанешься, это звание вместе с жизнью возьмет у тебя «малина»! — предупредил Кольку Пан.

Коршун оглядел всех. Он оказался здесь самым молодым фартовым.

— Дыши, кент! Пусть падла-фортуна не проскочит мимо тебя! — поздравляли Кольку законники.

Фартовый… Коршун гордился этим званьем так, будто отыграл у судьбы в очко второе рожденье…

Сколько прошло времени с тех пор, как уехал ночью из Хангузы? Он и сам забыл. Не вел счет прошедшим месяцам, годам… Постепенно стихла в его сердце боль, не будоражила внезапными всплесками память. И все же нет-нет да и являлась она во сне. Все такая же чистая, юная, как и положено быть первой любви…

— Тамара! — тянулся к ней Колька. — Я люблю тебя! — кричал он девчонке.

Но та не верила. Смотрела отчужденно и упрекала молча, одними глазами. И все показывала засохший букет фиалок. Лишь однажды сказала горькие слова:

— Всех ты забыл, Коленька. И мать, и меня. А ведь, забыв нас, потерял себя. Ох как ты об этом пожалеешь!

Колька недолго помнил этот сон. Он прошел, как похмелье. «Малина» не давала скучать. В делах быстро забывалось прошлое.

Коршун считался удачливым вором, и хотя не отличался могучим ростом и медвежьей, как Пан, силой, имел немало своих преимуществ, за которые его больше других ценили в «малине».

У Коршуна была отменная память. Он слышал каждый звук даже в глухой ночи. С годами у него развилась интуиция. И все же… Даже она не уберегла его от несчастья. И однажды попался он в хорошо подготовленную милицией ловушку.

Фартовые решили взять банк. Да не где-нибудь — в большом городе, а в Невельске. Хорошо изучили план помещений. Но вместо подвала попали в служебное помещение: хвать руками, вместо мешка с купюрами — милицейские погоны. Тут же включился свет. Трое фартовых оказались в ловушке.

В наручниках их вывез со двора банка «воронок». Тихо, без лишнего шума. А вскоре загремели все втроем в Вахрушевскую зону.

Пятнадцать лет. Таково было решение суда.

Вахрушевские зоны, а это знали все сахалинские зэки, занимались добычей угля. Независимо от срока наказания, тяжести преступления, возраста осужденного, никто из попавших сюда не минул знакомства с «подземкой». Может, потому далеко не все выходили на волю, оставаясь навсегда заваленными породой, угольным пластом, обвалившимся на голову неожиданно, как гнев кентов на разборке, доказывая всему живому, что черти и воры — одного поля ягоды.

Коршуна, едва рассвет заглянул в окно, повели на шахту вместе со всеми. Воровской закон запрещал ему — фартовому — вкалывать вместе с мужиками, и Колька, попав в забой, сел на угольный выступ, демонстративно отказавшись взять в руки лом или кайло.

— Чего сидишь тут, как мандавошка на хрену? Приглашения особого ждешь? Живо вскакивай, твою мать! — подошел бригадир.

— Хиляй, пидор, пока дышишь! И не дергайся, не возникай! Не то накроешься, как паскуда! — пригрозил Коршун, стрельнув в бригадира злым взглядом.

— Ну! Смотри, козел! — подошел бригадир к начальнику охраны и заговорил, указывая на Коршуна.

Вскоре к Кольке подлетели четверо охранников. Не говоря ни слова, взяли на сапоги, били и кулаками, прикладами, вбивали Коршуна в угольные пласты.

Колька терпел молча. Отмахиваться не успевал. Потом не выдержал нескольких сильных ударов по печени. И закричал не своим голосом.

— Мы с тебя сгоним спесь, фартовая шпана! — обрадовались охранники, зверея от вида крови, потекшей струей из угла рта.

— Долби задрыгу, ребята!

— Вломи гаду! — обрушивались удары один за другим.

Когда Коршун пришел в сознание, увидел, что лежит на бетонном полу в кромешной темноте.

Рядом с ним лежал кто-то, тихо постанывая.

Коршун дотронулся к чему-то мокрому. Отдернул руку брезгливо, никак не мог вспомнить, где он. И спросил:

— Кто тут?

— Я! А ты кто будешь? — спросил задыхающийся, кашляющий, стонущий голос.

Коршун ответил.

— Кент! Слышь, кент, не залупайся тут. Хана тебе будет. Как и мне. Раньше эта зона была воровской. Теперь работяги, падлы верх взяли!

— А в бега? — оборвал Коршун.

— Непруха! Полный прокол! За это я сюда влетел. Уже месяц тут приморенный. На кипятке и хлебе. Сгноить обещаются опера. Я уже весь, как есть, сгнил. Вши живьем схавают. На прогулку не водят. А все за «закон» терплю. Что он даст? Ожмурюсь вконец! И ты тоже. Чуть позже, с той разницей. А захоти нынче пахать — не смогу. Сил уже нет.

— Откуда ты? Кто будешь?

— Драга — кликуха моя. Фартовал по Северам. Накрыли в Якутске, когда «рыжуху» сбывали. Я из «малины» Малючки. Ничего не слышал о нем?

— Нет.

— Значит, тоже попух.

— А кенты тут есть в зоне?

— Были фартовые! Замордовали всех. Новый начальник — из чекистов. В кабинете своем пахана размазал. Из «пушки». На глазах у всех. И как обещал, падлюка, так и смастырил. Со всеми разделывается. Никого дышать не оставляет.

— Ни хрена себе! — приуныл Колька.

— А что хочешь? В зоне собак больше, чем зэков. Попробуй слиняй!

— Эй вы, мудилы! Налетайте! — открылось оконце в двери. Охранник просунул две кружки стылого кипятка, прикрытые ломтиками хлеба. — Жрите, покуда не сдохли! — Он включил тусклый свет. И Коршун увидел, где он находится, и своего соседа. Тот был ужасен: живой скелет, обтянутый кожей.

— Кенты «грев» просрали? — спросил Колька.

— Какой там «грев»? «Малине» ты нужен, пока от тебя навар есть. А загремел в ходку — не только кусок хлеба иль махру, кликуху, задрыги, забудут. Иль ты впервой в ходке?

— А как же «закон»? — не поверил Коршун.

— Для дураков. Он раньше был. Тогда его все держали. Теперь — все! И ты, коль хочешь дышать, паши. Чтоб выжить. Лучше быть живым работягой, чем ожмуренным законником. Помни мое слово. Я свое упустил. Хоть ты живи, — пожелал он с грустью.