порядке… А я, за одно то, что помогал семье коммуниста, снова смогу давать кому надо по пятьдесят или сто пенгё и танцевать перед важными персонами — одним словом, получу право до конце моих дней открывать и закрывать свою лавочку! Ясно?

Он взялся было за ручку, но вдруг бросил ее и оттолкнул от себя прочь:

— А вот этого мы нигде записывать не станем! Не теряй головы, брат Бела!..

Он захлопнул тетрадь.

— Там увидим, как все обернется. Но пока что будет так, и я не хочу больше ничего слышать, договорились?

Он знал свою жену и, правильно рассчитав, в порыве нарочитого гнева хлопнул ладонью по столу:

— Договорились, что ли?

И еще раз ударил — другой ладонью:

— Чтоб им пусто было!

Женщина при каждом ударе вздрагивала, она ни за что на свете не осмелилась бы перечить этому человеку, когда у него багровело от гнева лицо.

«Прекрасно! — подумал про себя трактирщик. — Теперь уж она рта не раскроет. Неплохая женщина, надо только уметь с ней обращаться!»

— Убери тетрадь! — резко сказал он. Женщина послушно поднялась и, только дойдя до двери спальни, заметила:

— Мог бы и не орать…

— Тихо! — прикрикнул коллега Бела и снова опустил на стол могучую ладонь.

«Готово… — думал он, откидываясь на спинку стула, когда женщина ушла в комнату. — Нормальная бабенки, только малость глуповата! Сейчас мы ее погладим…»

Вернувшись, женщина робко взглянула на мужа. Отошла к печке, убрала молоко и кофе. Муж, удовлетворенный, следил за ее движениями.

— Если я что сказал, значит, так тому и быть, и никаких споров! — решительно заявил он, стараясь, однако, не слишком повышать голос.

Жена молча занималась своими делами. Когда она кончила, он позвал:

— Подойди сюда!

Женщина подошла. Он привлек ее к себе:

— Так надо, единственная моя. Не стоит жалеть этих пятидесяти пенгё. Так уж устроен мир! Постараемся продержаться на поверхности, сколько сможем…

— Как он там ни устроен, — ответила женщина, — этот твой мир — дерьмо распоследнее! Только и знаешь, что выкручиваешься, словно преступник. Гадко все это, вот что я тебе скажу…

— А что делать? Мне, что ли, этого хочется? Нужда тому виной, а не я!

— Все же ответь мне, — вздохнула женщина. — Разве все это не мерзость? Я уже не о деньгах говорю, пропади они пропадом… Я вообще — что это за жизнь?

— Мерзость! — ответил кабатчик. — Все так, как ты сказала, но одну вещь сделать можно: приспособиться! Или приспособишься, или подохнешь. Так было, так есть и так будет! А что мне остается? Биться лбом о стену? Ну уж нет! Или презирать себя с утра до вечера за то, что приходится так поступать? Но с какой стати? Я хочу жить своей обычной жизнью, не принося никому вреда. Кому от меня вред? Прячу голову — и все. Я мог бы жить и по-другому. Еще как бы мог. А приходится жить так, как дозволяют. Каждый день жизнь ставит передо мной вопрос: ну, а что теперь делать будешь, чтоб на поверхности удержаться? Ну, что мне делать, можешь сказать?

Умелой рукой он принялся с силой гладить жену по спине.

— А жизнь все же хорошая штука, поросеночек ты мой… Ведь правда — хорошая штука? А?.. — Он повернулся на стуле и сжал жену между коленями. Второй рукой проник под халат, все выше и выше задирая его, пока не обнажились мощные бедра.

— Нет от нас ничему и никому вреда, голубушка моя, — проговорил он хрипло. — Никого мы не обижаем… Только и дураками быть не хотим, вот уж нет…

Он все теснее прижимал к себе женщину: — Ну иди же, злючка, иди к своему Томотаки! Ну?.. Ведь Дюдю это потом?.. С ума мы не совсем сошли… Иди, звездочка моя…

Женщина развязала поясок халата и подставила мужу пышную грудь. Глаза ее закрылись.

— Ну?.. — сказал он. — Кое на что нам ума хватает!.. Каково?..

Господин Швунг, книготорговец, распростившись через несколько кварталов с Дюрицей, подождал, пока часовщик скроется в клубах тумана, и, вместо того чтобы повернуть направо, в сторону дома, осторожно, чтобы не услышал удалявшийся Дюрица, пошел назад, откуда они пришли.

Вскоре он услышал, как трактирщик спускает штору, после чего на улице все стихло.

— Вот и прекрасно, — пробормотал он. — Мало приятного в такой туман по улицам кружить, чтоб не попасться на глаза коллеге Беле…

Он быстро прошмыгнул мимо кабачка, посмотрел на свои наручные часы. До десяти оставалось десять минут.

— Поспешим, Лацика, поднажмем…

Прижимая локтем портфель, он надвинул шляпу на лоб.

«Надо сделать так, чтобы она не заметила в портфеле грудинку! Иначе непременно ее отберет и отдаст этому подлецу. Мерзкий тип! Один жрет мяса больше, чем шестеро остальных. Мне бы надо явиться как-нибудь без портфеля и сказать: послушай, мой ангел! Ты — дрянь! Или так: послушай, дорогая… А, все равно, что говорить — послушай, мяса нет, так и скажи своему мужу! Ни мяса, ни яиц, ни сала, ни вина и вообще ничего. Ты меня поняла? И пусть твой дражайший муженек подыхает, где хочет, сладкая жизнь кончилась, поняла? А ты как думала, до каких пор мне в дураках ходить? До коих пор быть дядей Робертом для твоего борова? Ошибаешься, мой ангел… У человека еще и самолюбие есть, не говоря уже обо всем прочем. Ты думать, самолюбием можно играть безнаказанно? Глубоко ошибаешься, дорогая! Да, человек, как это ни прискорбно, порочен, совершает массу мерзостей, но унижать его самолюбие — это уж нет… то есть не слишком долго… не до бесконечности! Если твой муж хочет жрать, пусть сам и промышляет. Промышляйте, господин инженер, нечего проедать чужих Гомбоц-Мелихов, Петрарок я греко-римские мифологии… дудки, мой ангел! Всему есть предел! Сегодня же и покончим! Кто тебе нужен? Я или мои Гомбоц-Мелихи? И вообще, не стыдно ли ублажать аппетиты своего супруга тем, что ты выманиваешь у любовника? Но теперь этому конец! Пожалуйста — вот мой портфель, только он пустой! В нем ничего нет. Ни корейки, ни грудинки! И впредь ничего никогда не будет! Никогда! Кто тебе нужен — я или сало? „О, вы земли богатства; про вас я позабыл, с тех пор как обнял милую и песни ей пою!..“ Может, это пустяк? Тогда что же такое любовь, как не тот миг, когда мы забываем обо всем остальном?»

Он поднял воротник и вышел на главную улицу:

«На этом меж нами все кончено! …Да, да… — вздохнул он, — так и надо бы сделать! И пусть бы она стояла тогда передо мной, опешив, как не знаю кто… И в этот бы момент хлопнуть перед ее носом дверью и удалиться! Как подобает мужчине! Пусть тогда скажет: вот это да!»

Перед ним прогромыхал трамвай, пришлось на секунду остановиться:

«Разумеется, сегодня я так еще не поступлю… Пусть еще раз сегодня увидит, с кем имеет дело. Чтоб не могла отмахнуться: так, мол, себе человечишка… Пусть лучше поднесет ручку к губам, — господи, что за ротик у стервы! — и скажет: ой-ой-ой! И ото все ты достал?! Уж и не знаю, ты просто чудо что за человек! А ведь у нас уже много недель никто ничего подобного не видел, никто в целом доме! Пусть сегодня еще разок так скажет! И ведь, между прочим, это правда. Попробовал бы кто-нибудь и наше время обеспечить две семьи мясом, грудинкой, корейкой, салом и прочим. Может, это так легко? Значит, сегодня так и быть… Сегодня… точнее… завтра… пусть дорогой муженек последний раз нажрется до отвала. На будущей неделе он все равно работает до обеда, стало быть, к его дражайшей не зайдешь, зато через неделю заявимся уже