С мгновение он молча разглядывал меня из-под тяжелых, словно сонных, век.

— А вот это следует запомнить. Кажется, ты однажды сказал ему, что важно не то, кто ты есть, а то, что ты собой представляешь… Поверь мне, он использует тебя так же, как использует остальных. Так что перестань ломать себе голову и оставь все как есть. А теперь мне пора идти.

Мальчик открыл дверь для своего хозяина как раз в тот момент, когда Кадал занес руку, чтобы постучать.

— Прошу прощения, господин. Я пришел узнать, когда ты сегодня закончишь занятия. Кони готовы, господин Мерлин.

— Мы уже закончили, — ответил Белазий. Он задержался на пороге и повернулся ко мне. — Куда ты предполагаешь отправиться?

— Думаю, на север, по дороге через лес. Насыпь нигде не подмокла, и дорога будет сухой.

Он заколебался, а затем обратился скорее к Кадалу, нежели ко мне:

— Тогда не съезжайте с дороги и возвращайтесь назад до наступления темноты.

Кивнув, Белазий вышел в сопровождении своего маленького слуги.

— До наступления темноты? — задумчиво повторил Кадал. — И так весь день темно, да вдобавок дождь пошел. Послушай, Мерлин, — наедине мы держались без особых церемоний, — почему бы нам просто не побродить по мастерским? Тебе это всегда нравилось, а Треморин, должно быть, уже наладил этот свой механический таран. Что ты скажешь, если мы останемся в городе?

Я покачал головой:

— Сожалею, Кадал, но, несмотря на дождь, придется поехать верхом. Мне не сидится на месте, мне нужно обязательно выехать за стены.

— Ладно, тогда достаточно пройти на рысях пару миль до гавани. Пошли, вот твой плащ. В лесу будет темно, хоть глаз выколи. Имей хоть каплю рассудительности.

— В лес, — упрямо сказал я, отворачивая голову, когда он начал скалывать мне плащ застежкой. — И не спорь со мной, Кадал. Если хочешь знать, Белазий ведет себя совершенно правильно. Его слуга не спорит, он даже говорить боится. И мне следует обращаться с тобой подобным образом… В самом деле, начну немедленно… Чему ты ухмыляешься?

— Ничему. Хорошо, я знаю, когда нужно уступить. Едем в лес. Если мы там заблудимся и погибнем, то по крайней мере меня утешает, что я умру вместе с тобой и мне не придется отвечать перед Амброзием.

— Не думаю, чтобы он так сильно из-за меня переживал.

— Конечно же, нет, — откликнулся Кадал, придерживая предо мной дверь. — Это лишь фигура речи. Сомневаюсь, что он вообще что-нибудь заметит.

Снаружи было светлее, чем казалось. Стоял довольно теплый, но хмурый и укутанный туманом день, когда водяная пыль, словно изморозь, ложится на тяжелую ткань плащей и лошадиные гривы.

Приблизительно в миле к северу от города засоленные торфяные пустоши сменялись лесом, вначале редким, с одиноко стоящими то тут, то там деревьями, в ветвях которых запутались клочья тумана. Туман также льнул к земле белыми озерцами, которые взвихрились и опадали вновь, когда их рассекал изредка пробегавший олень.

На север вела старая мощеная дорога. Люди, построившие дорогу, вырубили деревья и кустарник на сотню шагов по обе ее стороны, но время и запустение сделали свое дело, и просека заросла толокнянкой, и вереском, и молодыми деревцами, так что теперь лес надвигался на путника со всех сторон и на дороге было темно.

Вблизи города мы повстречали нескольких крестьян, ведших домой в поводу груженных вязанками хвороста ослов, а однажды нас обогнал один из гонцов Амброзия; посмотрев на нас, он махнул рукой в знак приветствия. Однако в лесу мы никого не видели. Кругом было тихо: дневные птицы умолкли, а совы еще не вылетели на охоту.

Когда мы въехали под высокие деревья, дождь прекратился и туман стал рассеиваться. Вскоре мы выехали к развилке, где старый тракт под прямым углом пересекала лесная дорога, разумеется, немощеная. По этой дороге возили корабельное дерево из лесу; ездили по ней и телеги угольщиков. Несмотря на глубокие колеи и колдобины, дорога была прямой и незаросшей: если держаться обочины, то коня можно было гнать галопом.

— Кадал, давай свернем здесь.

— Ты же помнишь, он сказал, чтобы мы держались дороги.

— Да, я помню, но не понимаю почему. В этом лесу совершенно безопасно.

Это было правдой. В этом тоже была заслуга Амброзия; местные жители не боялись больше путешествовать по дорогам Малой Британии и искали себе попутчиков или провожатых, только отправляясь в дальние города. Отряды графа Британского разъезжали по всей стране и только и ждали случая показать себя в деле. Более того, самым опасным было то (как однажды признался Амброзий), что войска его застоятся и слишком рьяно примутся искать себе противника. Между тем разбойники и просто шалый сброд держались от его земель подальше, и добропорядочный люд жил себе в покое и мире. Даже женщины отваживались теперь путешествовать без большого эскорта.

— Кроме того, — продолжил я, — какое имеет значение, что он говорил? Он мне не господин. Ему поручили учить меня, только и всего. Мы наверняка не заблудимся, если только не съедем с дороги. А если не поехать рысью сейчас, то когда мы снова выедем на поля, будет уже слишком темно, чтобы пускать лошадей в галоп. Ты все время жалуешься, что я плохой наездник. Как я могу научиться верховой езде, если мы всегда едем трусцой по главному тракту? Пожалуйста, Кадал.

— Пойми, я ведь тоже тебе не господин. Ладно, поехали, но недалеко. И будь повнимательней со своим пони: под деревьями станет темнее. Будет лучше, если я поеду первым.

Я положил руку на его повод.

— Нет, я хочу ехать впереди, а ты держись слегка позади, ладно? Дело в том, что мне так не хватает… уединенности, к которой я привык. Это одна из причин, по которой я избрал эту дорогу. — И осторожно добавил: — Не думай, что я не рад твоему обществу, но иногда мне нужно побыть наедине с собой, чтобы… подумать о некоторых вещах. Ты дашь мне хотя бы пятьдесят шагов форы?

Он тут же натянул поводья.

— Я сказал уже, что я тебе не хозяин. — Кадал прочистил горло. — Езжай вперед. Только будь осторожен.

Свернув Астера на проселок, я пустил его рысью. Мой пони уже три дня не выезжал из конюшни и, несмотря на то что мы проехали довольно большое расстояние, бежал охотно. Прижав уши, он стал набирать скорость на поросшей травой обочине. К счастью, туман почти сошел, но местами еще клубился над дорогой, достигая стремян, и лошади, казалось, погружались в него, как в воду.

Кадал отстал довольно далеко. Глухие удары копыт его кобылы эхом вторили топоту моей лошадки. Дождик перестал моросить; воздух был чистым, холодным, настоянным на запахе смолистых сосен. Над головой пролетел вальдшнеп, тихо, почти шепотом позвав кого-то; пушистая еловая ветка стряхнула горсть мелких капель, упавших мне на губы и за ворот туники. Я встряхнул головой и засмеялся; пони еще прибавил ходу, разбрызгивая лужицы тумана. Просека сузилась, и ветви принялись хлестать нас всерьез; я прижался к шее пони. Стало темнее; вверху, между ветвями, вечерние тени сгустились в сумерки, и лес несся мимо словно безмолвное, если не считать плавного галопа Астера и легкого ровного бега кобылы, темное облако, пропитанное запахами.

Кадал крикнул, чтобы я остановился. Я сразу не ответил, и удары копыт его лошади участились и стали ближе. Астер застриг ушами, но затем снова прижал их и стрелой полетел вперед. Я остановил его. Это оказалось легко, поскольку дорога стала труднее и пони стал покрываться пеной. Астер замедлил бег, а затем остановился и спокойно ждал, пока подъедет Кадал. Его кобыла стала неподалеку. Теперь в лесу было слышно только тяжелое дыхание наших лошадей.