рассказывал ему о своем семействе с таким презрением, что это казалось странным. Микаэлю подумалось, что виной тому подозрения, питаемые Хенриком насчет причастности семьи к исчезновению Харриет, но теперь он стал приходить к выводу, что бывший глава концерна, в общем-то, оценивает родственников на удивление трезво.
Постепенно складывался образ семейства, которое на финансовом и общественном поприщах добивалось успехов, но в частной жизни выглядело откровенно неблагополучным.
Отец Хенрика Вангера был человеком холодным и бесчувственным, который производил детей на свет и полностью перекладывал заботу об их воспитании и благополучии на плечи жены. До шестнадцатилетнего возраста дети почти не встречались со своим отцом, кроме как на особых семейных сборищах, где им надлежало присутствовать, но держаться тише воды ниже травы. Хенрик Вангер не мог припомнить ни одного случая малейшего проявления любви со стороны отца; зато тот никогда не упускал случая указать сыну на его просчеты, которые критиковал беспощадно. До телесных наказаний дело доходило редко, да этого и не требовалось. Уважение отца ему удалось отчасти заслужить, но гораздо позже, когда он стал приносить пользу концерну.
Старший брат, Рикард, взбунтовался. После ссоры, причины которой в семье никогда не обсуждались, он уехал учиться в Уппсалу. Там он примкнул к нацистам, что в конце концов привело его в окопы Карельского фронта.
Правда, о том, что аналогичную политическую карьеру сделали еще два брата, старик тогда не упомянул.
Харальд и Грегер Вангеры оба в 1930 году отправились вслед за старшим братом в Уппсалу. Между собой эти двое были очень близки, но насколько тесно они общались с Рикардом, Хенрик Вангер точно не знал. Известно, что братья присоединились к фашистскому движению Пера Энгдаля «Новая Швеция». Харальд Вангер потом все годы преданно следовал за Пером Энгдалем: сначала в Шведский национальный союз, затем в «Шведскую оппозицию» и наконец – в «Новошведское движение», организовавшееся после окончания войны. Его членом Харальд оставался вплоть до смерти Пера Энгдаля в 90-х годах и временами являлся главным спонсором уцелевшего шведского фашизма.
В Уппсале Харальд Вангер получил медицинское образование и почти сразу попал в круги, проявлявшие большой интерес к евгенике. В течение некоторого времени он работал в Шведском институте евгеники и, будучи врачом, стал одним из инициаторов кампании за стерилизацию представителей нежелательного населения.
Цитата, Хенрик Вангер, том 2:
Харальд пошел дальше. В 1937 году он стал соавтором – слава богу, под псевдонимом – книги «Новая Европа народов». Я об этом узнал только в 70-х годах. У меня имеется копия, которую вы можете почитать. Вероятно, это одна из самых омерзительных книг на шведском языке. Харальд выступал не только за стерилизацию, но еще и за эвтаназию – активную помощь в отправлении на тот свет людям, которые претили его эстетическому вкусу и не вписывались в его представление об идеальном шведском народе. Иными словами, он ратовал за массовые убийства в книге, написанной безупречным академическим языком и содержащей все необходимые аргументы. Упраздните инвалидов. Не допускайте распространения саамского населения; там присутствует монгольское влияние. Душевнобольные воспримут смерть как избавление. Беспутные женщины, бродяги, цыгане и евреи… Можете продолжить сами. В фантазии моего брата Освенцим вполне мог располагаться в Даларне.
Грегер Вангер стал после войны преподавателем, а со временем и директором гимназии в Хедестаде. Хенрик тогда полагал, что после войны брат вышел из партии и расстался с идеями нацизма. Умер Грегер в 1974 году, и, только разбирая его наследие, Хенрик из его переписки узнал, что в 50-х годах Грегер примкнул к не имевшей никакого политического значения, но совершенно идиотской секте – Северной рейхспартии (NRP). Ее членом он оставался до самой смерти.
Цитата, Хенрик Вангер, том 2:
Следовательно, трое из моих братьев были в политическом отношении психически больными. Насколько больными они были в других отношениях?
Единственным братом, к которому Хенрик Вангер относился хоть в какой-то степени с симпатией, был слабый здоровьем Густав, скончавшийся от болезни легких в 1955 году. Густав не интересовался политикой и представал этакой отрешенной художественной натурой, не проявлявшей ни малейшего интереса к бизнесу и работе в концерне.
Микаэль спросил Хенрика Вангера:
– Значит, в живых остались только вы с Харальдом. Почему он переехал обратно в Хедебю?
– Он вернулся домой в семьдесят девятом году, незадолго до того, как ему исполнилось семьдесят. У него здесь есть дом.
– Но ведь странно жить в непосредственной близости от брата, которого ненавидишь.
Хенрик Вангер посмотрел на Микаэля с удивлением:
– Ты меня неправильно понял. Я скорее жалею своего брата, чем ненавижу. Он полный идиот, и это он меня ненавидит.
– Он ненавидит вас?
– Именно. Думаю, поэтому он и вернулся – чтобы иметь возможность провести последние годы, ненавидя меня на близком расстоянии.
– Почему он так к вам относится?
– Из-за моей женитьбы.
– А в чем там было дело?
Хенрик Вангер с детства не был близок со старшими братьями. Он единственный из всех проявлял деловые способности и стал последней надеждой отца. Не интересуясь политикой и не стремясь в Уппсалу, он предпочел изучать экономику в Стокгольме. Начиная с восемнадцати лет Хенрик проводил каждые каникулы на должности практиканта в каком-нибудь из многочисленных офисов или правлений концерна «Вангер», благодаря чему изучил все закоулки семейного предприятия.
10 июня 1941 года – посреди разгорающейся мировой войны – Хенрика на шесть недель послали в Германию, в торговое представительство концерна «Вангер» в Гамбурге. Ему был только двадцать один год, и в качестве компаньона и ментора к нему приставили немецкого агента концерна, стареющего ветерана предприятия Хермана Лобака.
– Не хочу утомлять вас деталями, но, когда я отправлялся в путь, Гитлер со Сталиным считались добрыми друзьями и никакого Восточного фронта не существовало. Все еще полагали, что Гитлер непобедим. В воздухе витало чувство… думаю, правильнее сказать, оптимизма и отчаяния. Даже более полувека спустя по-прежнему трудно подобрать слова для тех настроений. Поймите меня правильно – нацистом я никогда не был, и Гитлер представлялся мне нелепым опереточным персонажем. Но было трудно не заразиться надеждами на счастливое будущее, наполнявшими простых людей Гамбурга. Война подступала все ближе, и за то время, что я там провел, Гамбург несколько раз подвергался налетам бомбардировщиков, но народ, казалось, считал это временной неприятностью, ждал, что скоро наступит мир и Гитлер создаст свою Neuropa – новую Европу. Пропаганда внушала людям, что Гитлер – бог, и им хотелось в это верить.
Хенрик Вангер открыл один из многочисленных фотоальбомов.
– Это Херман Лобак. Он пропал без вести в сорок четвертом году; вероятно, погиб при какой-нибудь бомбежке. О его судьбе мы так и не узнали. За проведенные в Гамбурге недели мы с ним сблизились. Я жил вместе с ним и его семьей в прекрасной квартире, расположенной в богатых кварталах Гамбурга, и мы ежедневно общались. Он был так же далек от нацизма, как и я, но для удобства вступил в нацистскую партию. Членский билет открывал ему двери и облегчал возможность заниматься бизнесом от имени концерна «Вангер» – а бизнесом-то мы как раз и занимались. Мы строили для их поездов товарные вагоны – меня всегда интересовало, не отправляли ли часть этих вагонов в Польшу. Мы продавали ткань для их формы и лампы для их радиоприемников – хотя официально мы, разумеется, не знали, для чего эти товары использовались. Херман Лобак хорошо умел заключать контракты, он был веселым и приятным человеком. Безупречным нацистом. Впоследствии я понял, что все это время ему приходилось тщательно скрывать тайну.
В ночь на двадцать второе июня Херман Лобак внезапно постучался ко мне в спальню и разбудил меня.
