конференцию под напряженное, осуждающее молчание зала.

Ванин говорил о войне на Западе, о бешеном натиске западной реакционной идеологии на диалектический и исторический материализм. И, будто отвечая Федору на прошлые его раздумья о значительности будней, секретарь парткома подчеркивал его, Федора, ответственность.

— Свято оберегайте чистоту нашего мировоззрения!

Ванин говорил о вере в науку, о силе ее предвидения, о неизбежности гибели капитализма.

Замолчав, он чуть приподнял лицо, будто прислушиваясь. Казалось, было слышно ровное, сдержанное дыхание людей. В углу над кафедрой без звука работал вентилятор, ветерок перебирал волосы Ванина.

Ванин не то шевельнулся, не то вздрогнул, пристально посмотрел в зал. Подавшись вперед, он тихо и отчетливо произнес:

— Верность идее коммунизма — вот святой и высокий смысл нашей жизни!

Вечером состоялось второе заседание партийного и комсомольского комитетов.

Ванин подвел итоги: первый семестр принес победу технологическому факультету. Правильно, правильно, Привалов работает лучше, но Федор дает слово…

— Следует четко определить главное направление нашей работы, — говорил Ванин. — Оно таково: учение, воспитание студентов, подготовка их к будущей трудовой и общественной деятельности. Условия сейчас особенные. Помощь стране в усилении ее обороноспособности должна стать нашим повседневным делом. Моральная чистота наших людей должна быть безупречна. Как выглядит в этих особых условиях работа внутривузовских организаций? Идейная направленность работы кафедр оставляет желать еще много лучшего. Здесь мы со всей решительностью будем преодолевать косность и успокоенность некоторых руководителей. А что косность и успокоенность есть, доказывает печальный случай с Недосекиным на кафедре физики.

Далее Ванин говорил о начавшейся экзаменационной сессии. Вузовские организации встретили ее не совсем подготовленными: были тревожные сигналы с некоторых курсов, где появились первые «хвостисты». В числе их Ванин назвал Прохорова. Секретарь парткома пожелал узнать у секретарей комсомольских организаций, как налажена помощь отстающим.

Привалов, а затем Федор рассказали об этом. Ванин спросил:

— Каков же результат? Вот, скажем, Прохоров, — что ему дала подобная помощь?

— Прохорову она ничего не дала, — ответил Федор, — он отказался от помощи.

— А вы предлагали ее?

— А как же? Конечно, предлагали.

После первой неудовлетворительной оценки — а Сережка получил ее в самом начале сессии — Федор целый час бился с ним, пытаясь вразумить, что если он и дальше будет наплевательски относиться к своим обязанностям, дело может кончиться плохо. Сергей отшучивался.

— Страшнее смерти ничего нет, — заявил он, — а что касается «неуда» — с ним в два счета рассчитаюсь. Подумаешь, «неуд»!

Федор разругался с ним, пригрозив, что поставит вопрос о нем на собрании группы. Увы, результата он не добился — Сережка улизнул с собрания. А через дань он получил второй «неуд».

— Мы решили вопрос о поведении Прохорова вынести на общеинститутское собрание, — сказал Федор. — Надеемся, ему во второй раз не удастся улизнуть. Пусть отчитается перед всем институтом.

— Верно решили, — одобрил Ванин. — Только это надо сделать быстрее.

В договоре с московским институтом особое внимание, было уделено изучению основ марксизма- ленинизма. Ванин заявил, что некоторые студенты недостаточно глубоко изучают науку о нашей партии.

— А вы, комсомольские вожаки, — сказал он, обращаясь к Привалову и Федору, — должны показывать пример своим товарищам: глубоко, повседневно овладевать марксизмом-ленинизмом. Но можете ли вы, товарищи, сказать, что уже сейчас выполняете все, что в этом деле требует от нас партия?

Последнее время Федор часто вспоминал отцовские слова: «Принял ли ты наше дело так, чтобы умереть за него, если надо, с радостью?» Неожиданный, молчаливый укор он слышал в этом вопросе, с острым чувством тревоги приглядывался к себе: действительно, не разменялся ли он на мелочи, как того боялся отец? Секретарь парткома критикует его за недостаточное изучение марксизма-ленинизма. В комнате — около двадцати человек, некоторые посматривают с удивлением: как, неужели Купреев плохо знает этот предмет? Ведь он получил «отлично»!

Не удивляйтесь, дружки, Ванин прав, ибо нет ничего хуже довольного спокойствия обывателя. Вот Аркадий понимает это. На вопрос Ванина: «Делаете ли все, что требует партия?» — он ответил за Федора:

— То, что требовалось, мы сдали, получили «отлично» и успокоились. — Он сказал это с расстановкой, очень серьезно, словно самому себе.

Надо что-то говорить в заключение. Федор встал, с силой уперся кулаками в стол.

— Александр Яковлевич, тут много было сказано в мой адрес и приятного и неприятного… Я все принимаю — и оценку моей работы и критику…

Странно моргая, Федор смотрел в серьезное, доверчивое лицо Ванина. Ему вдруг показались неубедительными свои слова: «Я все принимаю». Что значит «все принимаю»? Надо заверить секретаря парткома в том, что он, Купреев, ничуть не обижен критикой, — наоборот, благодарен товарищам за нее. Но он не успел этого сказать, да, наверное, это было и без слов ясно. Ванин кивнул в сторону Стрелецкого.

— Так что же мы ответим москвичам?

Чуть приподнявшись над столом, в торжествующей позе, с открытой улыбкой, Анатолий щурил черные глаза. Федор подавил вздох и неожиданно сказал со смущенно-счастливой интонацией, пристукивая кулаком по столу:

— Даю честное слово, все сделаем, — не видать москвичам первенства! Привалов, ты как?

— Не может быть сомнений!

— Посмотрим! — весело воскликнул Анатолий.