Я понимала, что «неидентифицирующая» информация и должна быть размытой, но мне столько всего хотелось узнать! Расстались ли мои родители, когда мать забеременела? Страшно ли ей было одной в больнице? Держала ли она меня на руках хоть раз или сразу отдала медсестре?

Знали ли мои родители, воспитавшие меня в безоговорочно протестантской традиции, что родилась я католичкой?

Понимала ли Пайпер Рис, что даже если Шарлотта О’Киф не хотела растить такого ребенка, как Уиллоу, то кто-то другой был бы счастлив получить такую возможность?

Отбросив эти мысли, я углубилась в чтение вопросника, чтобы узнать ее версию событий. Поначалу шли вопросы общего характера, но к концу анкеты они становились всё более конкретными. Первый вообще был элементарным: «Как вы познакомились с Шарлоттой О’Киф?»

Я пробежала глазами ответ и удивленно заморгала. Должно быть, это описка.

Я позвонила Шарлотте.

— Алло, — сказала она запыхавшимся голосом.

— Это Марин Гейтс. Нам нужно обсудить эти вопросники.

— О, как хорошо, что вы позвонили! Вы, наверное, ошиблись, потому что мы получили один вопросник для Амелии.

— Это не ошибка, — пояснила я. — Она же включена в список ваших свидетелей.

— Амелия? Нет, этого не может быть. Она не будет давать показания.

— Она сможет рассказать о вашей семейной жизни, объяснить, как ОП сказался на ее жизни. Расскажет о вашей поездке в Диснейленд, о том, какой это был печальный опыт — ночевать в чужом доме, в отрыве от семьи…

— Я не хочу, чтобы она лишний раз об этом вспоминала.

— К тому моменту, как начнется суд, она будет уже на год старше. И ее, возможно, не придется вызывать. Имя внесено для протокола.

— Тогда, наверное, лучше и вовсе ей не говорить, — пробормотала Шарлотта, и только тогда я вспомнила, зачем позвонила ей.

— Меня сейчас интересует вопросник Пайпер Рис, — сказала я. — На вопрос, когда вы познакомились, она ответила, что вы были лучшими подругами в течение восьми лет.

На том конце провода воцарилось молчание.

— Лучшими подругами?

— Ну, — протянула Шарлотта, — да…

— Я веду ваше дело уже восемь месяцев, — сказала я. — Мы раз шесть встречались лично и раз двадцать говорили по телефону. Вам не казалось, что это малюсенькое обстоятельство может иметь такую же малюсенькую важность?

— Это ведь не имеет отношения к делу.

— Вы меня обманули, Шарлотта! А это, черт побери, к делу отношение имеет.

— Вы не спрашивали, дружу ли я с Пайпер, — возразила Шарлотта. — Я и не врала.

— Вы просто скрыли правду.

Я взяла в руки вопросник Пайпер и прочла вслух:

— «За долгие годы нашей дружбы я ни разу не замечала, чтобы Шарлотта проявляла такое отношение к своим родительским обязанностям. Еще за неделю до того как я получила уведомление об этом нелепом иске, мы вместе ходили по магазинам с нашими дочерьми. Можете вообразить, как меня это шокировало». Вы ходили по магазинам с женщиной, на которую через неделю подали в суд?! Вы хоть представляете, какой хладнокровной стервой теперь покажетесь присяжным?

— А что еще она пишет? У нее всё в порядке?

— Она сейчас не работает. Уже два месяца.

— О… — только и сказала Шарлотта.

— Послушайте. Я юрист. Я прекрасно понимаю, что в мои обязанности входит портить людям жизнь. Но, насколько я поняла, вас с этой женщиной связывают не только профессиональные, но и личные отношения. В глазах жюри вас это нисколько не украсит.

— А когда я скажу, что не хотела рожать свою дочь, — украсит?

С этим, конечно, не поспоришь.

— Вы своего, возможно, и добьетесь, но очень дорогой ценой.

— В смысле, все подумают, что я сука? Что я разрушила карьеру лучшей подруги. Что я воспользовалась болезнью дочери, чтобы разжиться деньгами. Я не дура, Марин. Я знаю, что скажут люди.

— Вам трудно будет это вынести?

Шарлотта несколько секунд колебалась, но потом ответила твердо:

— Нет. Не трудно.

Она уже призналась, с каким трудом добилась согласия мужа. Теперь выясняется, что ответчица ей далеко не безразлична. Слова, которых вы не произносите, могут подрывать силы не меньше, чем слова, которые вы сказали. Мне самой довелось убедиться в этом на примере дурацкого письма с «неидентифицирующей информацией».

— Шарлотта, — попросила я ее, — давайте больше не будем ничего друг от друга утаивать.

Основная цель предварительной дачи показаний — выяснить, что произойдет с человеком, если его швырнуть в водоворот судебного зала. Вопросы задает адвокат противоположной стороны, норовя подорвать доверие к свидетелю. Чем человек честнее и невозмутимее, тем лучше будет выглядеть ваше дело.

Сегодня показания должен был давать Шон О’Киф, и мне было очень страшно.

Высокий, сильный, красивый — и совершенно неукротимый. Из всех подготовительных встреч он явился только на одну. «Лейтенант О’Киф, — спросила я тогда, — для вас важен этот иск?»

Он посмотрел на Шарлотту — и между ними в полной тишине состоялся продолжительный разговор. «Я же пришел сюда, не так ли?»

Мне казалось, что Шон О’Киф предпочел бы казнь через четвертование, лишь бы не подниматься на свидетельскую трибуну. В принципе, это не должно было меня волновать — а поди ж ты, волновало. Потому что он был отцом Уиллоу, и если он ляпнет что-то не то, всё полетит коту под хвост. Адвокаты-страховщики должны были убедиться, что в вопросе «ошибочного рождения» чета О’Киф выступает единым фронтом.

Мы с Шарлоттой и Шоном ехали в лифте вместе. Я специально назначила такое время, чтобы ты была в садике и им не пришлось нанимать для тебя сиделку.

— Главное, — наставляла я его напоследок, — не расслабляйтесь. Вам устроят адскую головомойку. Все ваши слова будут переиначивать.

Он ухмыльнулся.

— Ну, пускай повеселят меня.

— Нельзя играть с ними в «Грязного Гарри»! — запаниковала я. — Они таких крутых ребят насмотрелись и используют вашу же браваду против вас. Помните: нельзя терять самообладание. Прежде чем отвечать, досчитайте до десяти. И…

Створки лифта разъехались, не дав мне договорить. Мы вышли в роскошный офис, где нас уже ждала ассистентка в идеально подогнанном голубом костюме.

— Марин Гейтс?

— Да.

— Мистер Букер ждет вас.

Она повела нас по коридору в конференц-зал. Из гигантских, от пола до потолка, окон открывался вид на золотой купол ратуши. В уголке притаилась стенографистка. Гай Букер, склонив седую голову, с кем-то увлеченно беседовал. Когда мы подошли, он выпрямился — и мы все увидели его клиентку.

Пайпер Рис оказалась симпатичней, чем я ожидала: худощавая блондинка, разве что с темными кругами под глазами. Не улыбнувшись, она вытаращилась на Шарлотту, как будто напоролась на острый предмет.