Наступил понедельник. Ровно в четырнадцать тридцать Шестаков снял трубку и обыкновенным своим глуховатым голосом приказал секретарше вызвать техника-чертежницу Мухаметдинову, татарку, двадцати пяти лет, образование среднее специальное. Она вошла и сразу ему не понравилась. Миловидная на лицо девушка имела бесформенную, расплывчатую фигуру и одевалась как-то несовременно. Обменявшись с ней для приличия несколькими ничего не значащими фразами, Иван Степанович отпустил ее, а сам так расстроился, что за ужином накричал на мамашу из-за недожаренной котлетки. Действительно, вполне могло оказаться, что ни одна сотрудница института ему не подходит. И что тогда делать? Явившись во вторник на службу сильно не в духе, он вызвал одну за другой трех остававшихся девушек. И все они произвели чрезвычайно благоприятное впечатление. Первая – Сергеева, русская, инженер-строитель, двадцати восьми лет, шатенка, была, правда, немного полноватой. Но обстоятельно побеседовав с ней, Шестаков нашел, что эта черта не так уж и неприятна, скорее даже наоборот. Вторая – Гусева, двадцати девяти лет, русская, голубоглазая, блондинка, румяная, высокая, видно, что хозяйственная, тоже смотрелась очень неплохо. Образование она имела – незаконченное среднее, но Ивана Степановича это обстоятельство не смутило. «А зачем оно, образование? – рассудил он. – Не тот случай». Третья же, по фамилии Гудзий, украинка, двадцати пяти лет, брюнетка, техник-механик, среднее специальное, оказалась до того хороша собой, что от одного только взгляда на нее у Шестакова вспотела лысина.
По результатам собеседований он составил следующую таблицу:
Последующую ночь Иван Степанович провел ужасно. Ему снились до того непристойные вещи, что с постели он поднялся совершенно разбитым. Никаких сомнений у него больше не оставалось. Он выбрал Гудзий.
Не откладывая дела в долгий ящик, Шестаков, едва дослушав доклады начальников отделов, распорядился, чтобы техник-механик незамедлительно явилась к нему в кабинет. Когда она вошла, он любезно привстал ей навстречу и указал на кресло, специально предназначенное для высокопоставленных посетителей. Затем, слегка откашлявшись, взял быка за рога:
– Галина Петровна, я вызвал вас по чрезвычайно важному делу.
Гудзий, по молодости лет и строптивости характера не допущенная в сообщество институтских матрон, все еще оставалась в полном неведении о сути происходившего. По поводу невразумительной вчерашней беседы с главным инженером она нафантазировала себе с три короба насчет необычайно ответственных поручений и ужасно важных назначений, возможно даже, «по общественной линии».
– Какому делу? – волнуясь, прошептала она.
– Я, как вы знаете, достиг известного положения и прямо могу вам сказать, имею определенные перспективы. Имею также вполне приличный заработок, кроме того, регулярно получаю значительные премии, так что… Кроме того, я кандидат технических наук и имею отдельную трехкомнатную квартиру в центре города.
Она смотрела на него, все более столбенея.
– Что вы по этому поводу думаете, Галина Петровна?
– Извините, Иван Степаныч, но я ничего не понимаю. Для чего вы меня вызвали?
– А вызвал я вас для того, Галина Петровна, чтобы вы незамедлительно сделались моей, так сказать, законной половиной, – ровным голосом выговорил Шестаков, глядя на нее в упор. Он давно уже заметил, что подчиненные совершенно терялись от такого взгляда.
– Вы что, смеетесь надо мной? – как ужаленная вскочила она.
– Ни в коем случае. Я говорю совершенно серьезно и вообще не привык шутить подобными предметами, – с начальственным нажимом ответил Иван Степанович.
Гудзий покраснела, как спелая вишня. Она уже раскрыла рот, намереваясь прямо высказать все, что думала, но, будучи девушкой рассудительной, сдержалась и произнесла только:
– Благодарю вас за лестное предложение, товарищ главный инженер, но принять его я никак не смогу. Причину, надеюсь, объяснять не требуется. Позвольте мне теперь вернуться на рабочее место.
– Идите, – кивнул ошарашенный ее грубым поведением начальник. Оставшись в одиночестве, он несколько минут хмурил брови и играл желваками, после чего приказал найти Сергееву. «Ну, если и эта… – раздраженно бурчал он, – разболтались, понимаешь, вконец». Когда женщина явилась, Шестаков, подозрительно поглядывая на нее исподлобья, простыми словами изложил цель вызова. Она не удивилась и не возмутилась, а только немного побледнела и, робко потупившись, попросила разрешения подумать до завтра. Ивану Степановичу очень понравился такой серьезный подход к жизненным вопросам. Охотно согласившись, он лично проводил ее до приемной и распорядился, чтобы на следующий день в это же самое время ее без задержек пропустили к нему.
Обдумывая, как всегда, перед сном все произошедшее за день, Иван Степанович пришел к окончательному выводу, что в качестве супруги эта Сергеева явится гораздо более подходящим вариантом, чем та взбалмошная хохлушка. Он прекрасно выспался и встал утром таким молодцом, что его собственная секретарша сделала ему комплимент. Точно в назначенное время Сергеева постучалась в дверь его кабинета. Получив разрешение, она вошла и, мило улыбаясь, произнесла:
– Я согласна.
В тот же день, после работы, они подали заявление в ЗАГС, а через положенные десять дней зарегистрировались.
Вечером, после церемонии бракосочетания, Шестаков внес определенные изменения в свой распорядок дня. В пункте № 14 он заменил «моцион» на – «прогулку с женой», в пункте № 15, к словам «беседа с мамашей», добавил – «и с супругой», а в пункте № 18, улыбаясь чему-то своему, вместо слов «личные дела» написал – «пребывание с женой». Остальные пункты остались без изменений.
Глава 24. Сашок
Дети сидели на длинном, побуревшем от времени бревне, как ласточки на проводе, и степенно рассуждали о чем-то важном. Денек выдался чудный, даже слишком теплый для конца сентября, и все вокруг было веселым и чистым. Маленькая Танюшка, счастливо ускользнув из-под надзора старших сестричек, собирала разные красивые камешки и стеклышки, в изобилии имевшиеся на обочине. Небо голубело, солнышко пригревало, но не пекло, как летом, и в тени сарая было довольно-таки прохладно. И тут глухо, но раскатисто ударило, потом – опять, и низко, хрипло, с подсердечным дребезгом завыла, застонала протяжная, тяжелая, неприятно сладкая музыка. Те, что были постарше, сорвались с места и побежали скорей смотреть, а Танюшка очень напугалась, заплакала и спряталась, от греха подальше, под крылечко.
По улице медленно двигался грузовик с опущенными бортами. В его кузове на простых козлах стоял обитый красной материей гроб. Он был раскрыт, и с высокого места можно было разглядеть мертвеца. По крайней мере, его заострившийся «восковой» нос и ржавую прядь волос, колеблемую ветерком. Рядом с гробом лежала красная же его крышка, а по другую сторону на обыкновенной кухонной табуретке сидела пожилая женщина в черном платке и выцветшем зеленом пальто. Она безразлично глядела на свои руки, сложенные на коленях. За первым ехал второй грузовик с шалашиком из увитых черными лентами проволочных венков, украшенных бумажными цветами и настоящими еловыми ветками. Далее шел самодеятельный духовой оркестр, как раз исполнявший ту страшную музыку. После небольшого промежутка двумя рядами следовали солидные товарищи в шляпах и драповых пальто, видимо – начальники. Следом валила толпа обыкновенных граждан. Лица у некоторых, соответственно моменту, выказывали со средоточенную печаль, но большинство выглядело вполне буднично. В конце концов, происходившее было обычным делом в этом шахтерском поселке. Люди неспешно шли, дышали воздухом, поглядывали рассеянно по сторонам и беседовали с соседями о простых житейских делах.
– Баба, чего это? – спросил один из подбежавших мальцов чопорную, худую, как шомпол, старуху.
– Ничего, героя хоронят, – ответила та.
Родился Сашок в тридцать восьмом. Первые сохранившиеся в его памяти события относились ко времени, когда они с мамой жили в городе Ленинграде на Гороховой улице. То, что они жили именно на этой улице, стало впоследствии предметом его гордости. Понимающие люди, услышав, где они тогда жили, всегда переспрашивали: «Как, на самой Гороховой?» Впрочем, ни улицы, ни города Сашок совершенно не помнил, а помнил только большую темную комнату, где все то время находился. Сидеть там одному целыми днями было очень скучно, а еще – голодно и холодно. Шла война. Сашку было четыре года. Мама целыми днями пропадала на работе, домой она приходила совсем ненадолго, когда за окном уже было темно и очень
