раз так!» Новостей не было долго, наконец унтер деликатно постучал в дверь, за которой с каждой минутой все сильнее распалялось офицерье. «Ну, в чем там дело? Куда ты, такой-сякой, запропастился?» – накинулся на него начальник. «Так что, ваше блаародие, весь город воняет!» – «Ты чего несешь, болван?» – «Так что повсеместно воняет, и говно плыветь». – «Как это плывет, откуда? Говори толком!» – «Через усю улицу так и прет, ваше блаародие! А откуда – не могу знать!» – «Вот, посмотрите, господа, на сию каналью, а от меня еще требуют какого-то там порядка! Пшшел вон! Вот увидите: завтра эта штатская сволочь, наш многоуважаемый градоначальник, именно меня объявит во всем виноватым! Ведь не где-нибудь, а прямо под нашими окнами, явная же провокация! И при всем том я бук-валь-но повязан по рукам и ногам!» – «Да, господин подполковник, в данном случае вам не позавидуешь. Неприятность крупная. Союзнички и так от нас носы воротят, а тут, пожалуйста: „говно плыветь”. Сочувствую!» – и капитан загоготал, звонко хлопая себя по толстым ляжкам. «Господин поручик, предлагаю вам немедленно заняться расследованием. И не дай вам бог!..» – «Есть заняться! – мрачно откозырял поручик. – Разрешите приступить?» – «Приступайте!»

Оперативная группа под командованием поручика Иванова, включавшая унтер-офицера Струнникова и нескольких нижних чинов, организованно выступила на площадь. Вонючая жижа доходила почти до краев сапог, поэтому продвигаться приходилось с осторожностью, след в след, прощупывая путь пожарным багром. Провалиться в одну из многочисленных рытвин на мостовой никому не улыбалось. По Нагорной можно было уже идти свободно. Вскоре обоняние подсказало им место, так сказать, истока. Немедленно от тротуара были оторваны несколько досок, и в получившуюся дыру спустили карбидный фонарь. Действительно, ниже этого места стены водостока покрывал толстый слой дерьма, а выше – ничего такого не наблюдалось. Вообще, ничего особенного больше не наблюдалось. Бегущий внизу поток был, безусловно, грязной, но самой обыкновенной дождевой водой. Поручик озадачился. С одной стороны, ему было совершенно ясно, что произошел заурядный прорыв канализационной трубы. С другой стороны, он очень сомневался, чтобы в этой части города вообще имелась канализация. Опять же, если произошел прорыв, то кто его так оперативно и скрытно ликвидировал? Рядом тянулся высокий забор, а за ним – настоящие трущобы, страх и позор всего города. Соваться туда ночью было бы безумием. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши в управление. Уровень нечистот на площади к тому времени почти спал, но о том, что творилось на нижних улицах, лучше было не думать. Несмотря на позднюю ночь, свет горел во всех окнах фешенебельной части города. Получив хороший втык от начальника, Иванов сгоряча собрался куда-то звонить, искать схему городской канализации, какого-то, может, инженера, разбиравшегося в этой мерзости, но телефон как назло не работал. Ему оставалось только напиться и отправляться до утра домой. Он хватил полбутылки какой-то китайской дряни, после чего они с железнодорожным капитаном, нализавшимся уже до опупения, покатили по загаженным улицам на временно реквизированной туземной повозке, влекомой парой измазанных с ног до головы волов. Капитан размахивал пустой бутылкой и дурным голосом орал: «Эх, шарабан мой, американка! А я девчонка! Да шарлатанка!..»

Как бы там ни было, а часов в восемь утра в нашу дверь заколотили кулаками и ногами, причем несколько человек разом. Мы отсыпались еще после жуткой ночи и повскакали как чумовые с постелей. Отчим в одном исподнем, почесываясь, крестясь и вздыхая, поплелся открывать. «Хто там?» – сипло спросил он. «Отворяй, мерзавец! Отворяй, пока я тебя под трибунал… в двадцать четыре часа!» – донеслось с улицы. Пришлось отпирать. В помещение вломились милиционеры во главе с насквозь промокшим и очень вонючим поручиком Ивановым. «Ты чего это, негодяй, дрыхнешь еще? Я целый час стучу, надрываюсь, а ты не изволишь задницу с печи приподнять? Весь город в говне, а он и не чешется!» – «Пане поручику, звиняюсь, но мы ничого ни чулы. Работы ночью богато было, вот и вздремнули трошки», – подобострастно кланялся Симоненко. «Ты мне, хохлацкая морда, зубы не заговаривай! Отвечай, твоих рук это дело?» – «Чивось?» – «Товось! Ты выпустил в город эту заразу?» – «Яку таку заразу, пане поручику?» – «Дурачком прикидываешься? Да я тебя!.. сейчас…» – все больше гневался офицер. «Та, що вы пане? Да як же я смею, чого такэ сказать? Даже и подумать ничого такэ ни смею», – перетрусил дворник. «Сволочь, – захрипел поручик, хватаясь за грудь, – весь город заплыл дерьмом, а трубу прорвало где-то здесь, у тебя! На завтра назначен парад союзников, ты понимаешь это своим тараканьим умишком?» – «Як же не понять? Мы как есть усе понимаем. А чого такэ прорвало, пане поручик? Мы люди дюже темны, неграмотны, а только в заботу пана завсегда войтить можем и уважить можем, со всем нашим почтением», – при этих словах Федор Иваныч достал из-за образа банкноту в сто рублей и принялся совать ее за обшлаг Иванову. «Мерзавец! За паршивую беленькую русского офицера купить хочешь? Да я тебя сейчас израсходую, и вся недолга!» – «Ой, звиняйте, пан, не губите, дитев полна хата, прости Господи, а мы к пану завсегда полный респект имеем», – и Симоненко сунул за офицерский обшлаг еще пятьдесят. «Ты гляди у меня, Симоненко, я твою подлую натуру насквозь вижу, если что, я, брат, все с тобой сделать могу», – немного сбавил обороты поручик. «На то воля ваша, – смиренно, но не без обиды, ответил Федор Иваныч, – а только мы, как перед Христом- Богом, ничегошеньки ни чулы, ще четвертную добавить могу, а боле нету!» – «А, черт с тобой, – пробормотал офицер, заталкивая очередную бумажку поглубже за обшлаг, – не бойся, это я так, пошутил. Сам понимаешь, какие дела творятся. Но наперед смотри у меня!» И гордо вышел. «Ничего себе шутки, – сплюнул на пол Федор Иваныч, убедившись, что незваный гость действительно ушел, – опосля таких шуток зарегочешься до смерти! Шуткует он тута, вошь колчаковская. Ну, погодь…»

Наступивший день вновь был солнечным и жарким, как ни в чем не бывало. Смрад в центре города от этого только усилился. Редкие прохожие, все как один, позатыкали носы, а японские солдаты нацепили марлевые маски. Симоненко заделал на всякий случай разломанный около нашего забора тротуар. Я же, повязав лицо платком, сбегал полюбопытствовать на набережную, но никакого парада там не было. А вечером Федор Иваныч принес газету, торжественно водрузил на нос очки и зачитал:

«Во, придурки, – заключил чтение Федор Иваныч, – николы тут никакой канализации не было!» – он аккуратно сложил газету и подмигнул мне.

Будучи от природы человеком скромным, Иван Степанович Шестаков, как это принято говорить, звезд с неба не хватал, да и хватать особенно не стремился. Зато он брал упорством. Упорство это не являлось какой-то руководящей идеей, откуда-то им воспринятой, а сидело в самых костях Ивана Степановича и было таким же естественным его атрибутом, как, например, нос или большой палец левой руки. Кроме того, с самого раннего детства он выказывал разумную осторожность и, вместе с тем, похвальную дисциплинированность. Понятно, что при таких замечательных качествах он неуклонно продвигался по служебной лестнице от рядового проектировщика до старшего инженера, от старшего инженера до начальника отдела и наконец достиг поста главного инженера крупнейшего проектного института, занимавшего ключевые позиции в сфере угольной промышленности.

Моральный облик Иван Степанович имел самый твердый, то есть женским полом не увлекался, и вообще ничем не увлекался, а жизнь вел размеренную, не пил. Начальству на глаза он тоже старался