- Старая сплетница, поверь мне.
- Старая ведьма. Так вот, Кейт, мы вернулись к нашей палатке, и я заставил хозяина задержаться у входа, пока счищал с его одежды листья, засохшую грязь и прочий лесной мусор. «Править хорошо, - сказал он, когда я начал расшнуровывать его обувь, - значит воспитывать народ в духе мудрости и добродетели. Вот в чем состоит истинное пропитание для страны, Гусперо. В благочестии». - «Да, сэр. Будьте добры, слегка приподнимите ногу». - «Я предвижу становление могущественной и влиятельной нации. Я не пророк - это означало бы притязать на слишком высокое звание». - «Еще чуточку повыше - мне никак не стянуть ваш сапог». - «В этой стране нет ни лживых хартий, ни незаконных владений, нет древних, не подлежащих отмене статутов. У нас нет дворянских поместий и тайных советов, показного величия и помпезности. Все предстоит сделать заново. Все изобрести впервые». - «Хорошо бы изобрести сапог, который снимался бы без усилий. Уф, наконец-то! Давайте другую ногу». - «Я посею семена добродетели и общественного согласия среди этого разрозненного стада, дабы каждый руководствовался набожностью и справедливостью, кои являются истинными залогами политического благоденствия. В нашем падении… - Тут я дернул сапог слишком резко, и хозяину пришлось ухватиться за парусину, чтобы сохранить равновесие. - В нашем падении все основы общественного устройства должны проистекать из велений разума». Стоит ему распустить свои словесные паруса, как ты знаешь, никакими уговорами не заставишь его изменить курс.
- Я слышала, как он говорит целыми главами, Гус. Произносит вслух целые книги. Он - настоящая библиотека для себя одного.
- Да уж, легче остановить ветер. «Мы создадим самодостаточное государство, - продолжал он, - во всех отношениях устремленное к процветанию и обеспеченной жизни. Наш город станет оплотом Господа». - «Но что с индейцами, сэр?» - «А что с индейцами?» - «Что вы предложите для них?» - «О, этот языческий сброд со временем рассеется сам собой. Об этом и думать незачем». - «Должны ли мы облагодетельствовать их своими знаниями?» Я задал вопрос серьезным тоном, хотя и улыбался вовсю: ведь слова эти были мной заимствованы у хозяина. «В начальную пору нашей истории нельзя ослаблять бразды правления. Закон - вот наш пробный камень греха и совести, Гусперо, и он не может быть запятнан развращенным потворством. Веди меня внутрь. Я должен разобраться со своими мыслями».
Я остался снаружи палатки и только принялся чистить его обувь стеблями вьюнка, как вдруг снова увидел тебя, Кейт. Ты держала на руках Джейн в тени раскидистого дерева и что-то тихонько ей напевала.
- Это был клен. Погода стояла нежаркая, и у меня было хорошо на душе.
- А я подошел к тебе, помнишь? «Смышленое дитя - так замечательно устроиться». - «Мистер Гусперо, вы меня напугали». - «Уверен, эта малышка станет настоящей жительницей Новой Англии. - Я начал играть пальчиками Джейн, чтобы не встретиться с тобой взглядом. - Ты никогда не думала завести себе такую же?» - «Мистер Гусперо!» - «Видишь ли, мой хозяин говорит, что братья должны заселить собой эту пустыню». - «Сдается мне, что вы вовсе не из их числа. Я ни разу не видела вас за молитвой». - «Ну да. Они молятся о насаждении лозы, а я молюсь о винограднике. И еще кое о чем, Кэтрин Джервис. Можно сказать, о чем?» Ты промолчала.
- От удивления. Твоя неучтивость заставила меня онеметь.
- Тогда я отважился на большее. «Я молю Бога, чтобы мой духовный пыл сосредоточился только в одном направлении». - -«Уйдите прочь, мистер Гусперо: вы злостный богохульник».
Но ты мне улыбалась, Кейт, и я знал, что ты не так уж смертельно оскорблена.
- Я не улыбалась. Солнце било мне в глаза.
- В твоих глазах был я, Кейт. Потом ты принялась шептать Джейн разные бессмысленные слова. Дада. Лала. Тала. И всякое такое. Мне вспомнились слова, которым меня научил Маммичис.
- Это были хорошие девонширские слова. Сердце. Сон. Сад. Любовь.
- Теперь я это понимаю, Кейт. Знаю, что твое сердце спало в саду любви. Но тогда-то я этого не знал. А что за песенку ты напевала девочке? Она у меня в ушах, но вспомнить слова в точности не могу.
Вкруг майского шеста плясать нам, Гус, отрада:
Венки из роз, гвоздик чарующи для взгляда -
И краше нет зеленого девичьего наряда…
Как раз на этой строчке мистер Мильтон меня позвал в палатку. Я воспользовался случаем и легонько поцеловал тебя в щеку.
- Не помню ничего подобного, Гус. Я бы наверняка вся вспыхнула. И даже могла бы дать тебе пощечину.
- Ты и вспыхнула, а я поцеловал тебя еще раз. А уж потом заторопился к нашему хозяину. Он хотел подготовить выразительную речь перед посещением площадки для строительства Нью- Мильтона, поэтому я вооружился угольным карандашом и клочком бумаги. Во время работы хозяин расхаживал из угла в угол. «Как ты думаешь, Гус, не привлечь ли сюда нравоучительный образ Геркулеса?» - «Силача?» - «Разумеется. Ты слышал о его подвигах?» - «У меня был дружок в таверне 'Геркулес': он говорил, будто тому пришлось изрядно потрудиться». - «Оставь свои глупости. Однако ты навел меня на мысль, что эта аналогия покажется моим добрым слушателям языческой. Необходимо подыскать более благочестивый пример».
Это было накануне нашего путешествия, и потому его слова, Кейт, были свеженькими, будто прямо со сковородки. Перед тем, как он начал говорить, все должны были собраться перед ним в кружок. «Неизвестно, какой мудрый и красноречивый человек впервые силой убеждения обратил свой народ в цивилизованное общество, но передо мной стоит несколько иная задача. Мне суждено возвышенное и нелегкое предприятие, которое я смогу осуществить только посредством воздержания и непрерывной молитвы, длительных бдений и трудов во имя вашего дела. Но я согласен. - Он выдержал одну из своих драматических пауз. - Я согласен быть вашим главой, вашим мировым судьей и вашим пастырем». - «Хвала Господу!» Помнишь, как Смирения Тилли всегда разражалась восторженными восклицаниями?
- Подчас мне хотелось бы, чтобы она разродилась лягушонком. Скажи, Гус, это жестоко питать к кому-то ненависть?
- Очень. Не думаю, что наш хозяин ее обожал, однако своего отношения никогда не выказывал. «Узнаю тебя по голосу, дорогая Смирения, - сказал он, - и благодарю тебя. Я обращу мой внутренний взор на благо семьи, церкви и нашего сообщества. Никто не будет терпеливее в выслушивании исков, дотошнее в расследовании обстоятельств, скрупулезней в восстановлении справедливости. Но я всего лишь орудие…» -
