В XIX в. теоретики политики ставили знак равенства между развитием вообще и социальным прогрессом. Следуя традициям просвещения, они полагали, что государственные деятели будут разумно подходить к общественной деятельности, что приведет к общезначимым переменам. Либералы видели, как распространяются по свету, неся свободу, мир и процветание, конституционное правление и капиталистическая рыночная экономика. Радикалы, в частности Маркс, считали, что наука и разум позволят пролетариату установить бесклассовое социалистическое общество, основанное на свободе от капиталистической эксплуатации и репрессий.

Современные интеллектуалы полны скептицизма относительно возможности установления подобного рая на земле. После ужасов двух мировых, нескольких мини–и партизанских войн, нацистского Холокоста, казней в Камбодже, военных диктатур и промышленного загрязнения окружающей среды даже либералы и радикалы, кажется, лишились иллюзий относительно безопасных последствий развития[154]. Для них рай оказался «отложен», если не вовсе потерян.

В своей книге «Отложенный рай» британский романист Джон Мортимер описывает разочарование, охватившее Англию после второй мировой войны. Будучи первой нацией, начавшей промышленный переворот, Англия с середины XIX в. являла собой одну из самых долговечных согласительных систем. Она возглавила борьбу с немецкой диктатурой в двух мировых войнах, и, хотя из последней Великобритания вышла победительницей, она проиграла мир. С 1950 по 1980 г. Англия стала одной из индустриальных стран с наиболее низкими темпами роста, высоким уровнем безработицы и инфляции. В «Отложенном рае» англиканский ректор Симеон Симкокс, убежденный сторонник лейбористской партии, спрашивает своего сына Фреда:

Будучи не столько марксистской, сколько методистской, британская лейбористская партия после войны не смогла объединить население вокруг «царства равенства, христианского социализма и государства всеобщего благоденствия»[156]. В правление консервативной партии Тэтчер в 80–е годы социалистическую кооперацию как главное достижение заменил конкурентный индивидуализм. Вера в рынок взяла верх над государственным планированием. Уровень безработицы подскочил до 10%. Увеличились очереди за пособием по безработице. Углубилась пропасть между богатыми и бедными.

Политические системы в странах, принадлежащих к лагерю государственного социализма, также столкнулись с трудностями при установлении рая на земле. В 1979 г. северокорейский президент Ким Ир Сен заявил: «Сегодня наш народ от души наслаждается счастливой жизнью в условиях самой передовой социалистической системы… Издревле наши праотцы желали построить рай на земле. Это желание было выполнено во времена нашей Трудовой партии»[157]. Школьники пели «Песню о рае», прославляющую «свободный от гнета рай на земле», построенный Великим вождем Ким Ир Сеном[158]. С 1955 г., когда закончилась Корейская война, и до начала 70–х годов партия, государство и другие учреждения действительно помогли достичь высоких темпов роста промышленности, равенства доходов, низкого уровня безработицы, высокого процента грамотности и низкой детской смертности. Однако к началу 70–х годов элитистская мобилизационная система начала сталкиваться с более сложными проблемами. Требование верности «монолитной» идеологии Кима означало порицание разнообразия. Темпы роста промышленности пошли на спад. Промышленное производство Южной Кореи обогнало по темпам северокорейское. Введение нормирования на потребительские товары, упор на тяжелую промышленность и боеготовность, отсутствие свободного рынка породили нехватку продуктов, включая рис. Возник острый торговый дефицит. Северная Корея не могла сбыть на мировом рынке произведенные на экспорт товары. Дефицит нефти, угля и электроэнергии усугубил экономическую стагнацию. Для обеспечения роста промышленности КНДР не хватало передовых технологий, компьютеров и специалистов. Политическая организация, идеологическое сознание и культ личности вряд ли были способны обеспечить рай земной[159].

В 80–е годы бюрократические авторитарные режимы, подобные мексиканскому, также столкнулись с трудностями при обеспечении высоких темпов экономического роста. В периоды с 1961 по 1970 и с 1978 по 1981 гг. экономика Мексики развивалась быстрыми темпами. Однако после 1981 г. падение на мировом рынке цен на нефть сказалось на темпах роста. Технократическая элита в правительстве, министерстве планирования и бюджета, в Банке Мексики, в государственной нефтяной корпорации и в администрации президента взяла курс на политику жесткой экономии: снизила зарплаты, провела девальвацию и сократила субсидии на питание и транспорт. Однако эта политика привела к высокой инфляции, росту безработицы и увеличению неравенства доходов. Например, в 1988 г. в Параисо (дословно «Рай») потеряли работу свыше 50% рабочих государственной нефтяной корпорации. Для них «рай» был потерян[160]. Машина экономического развития заработала в обратную сторону. Правящая ИРП (Институционно–революционная партия) не могла справиться с экономическим кризисом путем сочетания репрессий с политическим компромиссом.

Кризисы политического развития, а также успех различных политических систем в достижении социального прогресса объясняются разными структурными теориями. Теория модернизации, институциональная теория и теория зависимости рассматривают развитие как организационную возможность обеспечить постоянные преобразования, решить старые проблемы и творчески подойти к осуществлению новых, непредвиденных задач. Каждая из теорий предлагает свой взгляд на способность государства, социальных групп внутри страны и зарубежных институтов добиваться этих целей.