стратегиями: оборонной, внутренней безопасностью, финансами, инвестированием и союзами с зарубежными государствами. Они продолжали определять правила политической игры и пользоваться правом вето, в частности в процессе формулирования политики. Военные сохранили за собой должности в кабинете министров, на государственной службе и в таких полугосударственных учреждениях, как общественные корпорации. Они добивались от назначенных технократов и избранных президентов получения максимальной военной и финансовой помощи от США и их финансовых институтов, крупных займов от МВФ и международных банков. В условиях действия амнистии гражданские лидеры не делали попыток привлечь к суду военных и сотрудников полиции за нарушение прав человека, таких, как пытки, лишение свободы, похищения и убийства политических диссидентов[149] .
По сравнению с военными лидерами Бразилии, Аргентины и Уругвая, чилийский президент Пиночет не собирался отказываться от власти главным образом потому, что опасался слишком высокой цены, которую гражданское правительство заставит заплатить военных и связанные с ними высшие слои общества. В Чили наблюдалась более резкая поляризация на левых и правых: левые профсоюзы, марксистские политические партии (социалисты, коммунисты) и радикальные католики пользовались большей поддержкой народа, чем в остальных трех южноамериканских странах. Поддерживаемый этими силами президент гражданского правительства Сальвадор Альенде (1970–1973) проводил политику перераспределения доходов между богатыми и бедными. Пиночет и его союзники из высших слоев общества, которые были против подобных программ, решили предотвратить реставрацию любого выборного левого правительства. Сложить с себя официальные полномочия президента Пиночет согласился только после того, как некоторые предприниматели (водители грузовиков, торговцы), часть военных (офицеры военно–морских и военно– воздушных сил) и посол США в Чили Гарри Дж. Барнс–младший убедили его в необходимости введения гражданского правления. Потерпев поражение в 1988 г. на плебисците, дававшем избирателям право согласиться или нет на следующие восемь лет его правления, Пиночет признал результаты президентских и парламентских выборов 1989 г. На этих выбоpax оппозиция выдвинула в президенты кандидата от христианско–демократической партии Патрицио Альвина: ему отдали голоса 55% избирателей. Возглавляя до этого сенат, Альбин получил поддержку консерваторов, центристов и демократических социалистов (фракции Нуньеса), пообещав не только сохранять некоторые направления экономической политики, но и развивать гражданские свободы, а также развернуть программы помощи обездоленным чилийцам.
Несмотря на то, что корпорации крупного бизнеса, входящие в Конфедерацию производства и коммерции и Общество промышленного развития, поддерживали правую оппозицию, они скооперировались с избранным гражданским правительством и даже предоставили профсоюзам право заключать коллективные договора на период, пока Альбин будет проводить неолиберальную политику. Его программы включали контроль за денежной массой, приватизацию, вывод чилийских товаров на мировой рынок' умеренные уступки рабочим в плане повышения зарплат, налоговые льготы, дешевые кредиты и субсидии частному бизнесу. Для неолиберальных руководителей корпораций политика, стимулирующая экономический рост, была важнее эгалитарных мер, расширяющих социальные блага. Ослабленные военными репрессиями профсоюзы и раздробленная социалистическая партия согласились отдать приоритет демократизации политической системы перед социально–экономическим равенством.
Несмотря на выборы президента и парламента, чилийские вооруженные силы продолжали оказывать большое влияние на гражданских лидеров. Чтобы уменьшить политические издержки, связанные с установлением гражданских институтов, Пиночет оставался главнокомандующим и назначил своих сторонников главами многочисленных, сильных и независимых правительственных ведомств, включая Верховный суд, Совет национальной безопасности, Банк Чили, Комиссию по надзору за средствами массовой информации и ряд государственных предприятий (по выплавке стали, добыче меди, электричество и транспорт). Его люди занимали важные государственные и судейские посты, руководили учебными заведениями. Военным судам были даны полномочия привлекать к ответственности граждан, обвиняемых в создании угрозы безопасности Чили, нарушении внутреннего порядка и оскорблении национальной чести. Армия контролировала тайную полицию. Военные и сотрудники органов безопасности, ответственные за репрессии — пытки, казни, похищения, исчезновения людей, — были амнистированы. Военные продолжали пользоваться экономическими привилегиями: в отличие от зарплат государственных служащих их зарплаты индексировались пропорционально темпам инфляции. Они могли приобретать акции приватизированных государственных предприятий по ценам ниже рыночных; 10% доходов от меднорудной промышленности получили военные. Так, при официальной власти гражданских лиц Чили функционировала как конкурентная олигархия с явно выраженными бюрократическими авторитарными чертами, а не как плюралистическая демократия с широким участием масс. Эта элитистская согласительная форма снижала потери военных, сопряженные с передачей ими некоторых формальных правительственных полномочий гражданским лидерам[150].
В Чили, Аргентине, Бразилии и Уругвае демократизация, существовавшая в конце 80–х — начале 90–х годов, имела поверхностный характер. Несмотря на расширение гражданских свобод, социальный плюрализм, конкурентные выборы и участие масс в политике, над этими политическими системами продолжали доминировать элиты. Избранные президенты и законодатели обладали слабым контролем над военными и полицией. Ключевые экономические решения принимались технократами из университетов и частных научно–исследовательских институтов по согласованию со специалистами отечественных предприятий, коммерческих фирм, МВФ, Всемирного банка, Федерального казначейства США и ТНК. Технические навыки играли все более важную роль. Ни политические партии, ни законодательные органы не оказывали заметного влияния на процесс проведения политики. В условиях, когда исполнительная и законодательная власти не могли выбраться из тупика, президент часто использовал чрезвычайные полномочия. При этом профсоюзы и прочие массовые общественные организации либо игнорировались, либо подавлялись.
В начале 90–х годов наиболее готовыми принять согласительную систему оказались не бразильцы, а уругвайцы. Правящие в Бразилии политические институты были слабы. Президент и губернаторы штатов имели широкие личные полномочия, опирающиеся на зыбкий организационный фундамент. Раздробленные на конкурирующие группировки политические партии не имели постоянных мест в законодательных органах и не были основой, опираясь на которую политические взгляды президента можно трансформировать в законодательные акты. Демократические правила игры не были институционализированы. За экономическими элитами не стояло сильных партий или представляющих их интересы групп влияния. Землевладельцы, владельцы ранчо, торговый бизнес и финансисты объединились с вооруженными силами — сильнейшим правительственным институтом Бразилии. Офицеры армии, полиция и «эскадроны смерти» подавляли оппозицию профсоюзов, католиков, радикальной интеллигенции, мелких фермеров, индейцев и городской бедноты.
Согласительная система Уругвая пустила более глубокие институциональные корни, чем бразильский гражданский режим. Политическая власть была более рассредоточена, чем в Бразилии, Аргентине и Чили. Все эти четыре страны отличались мощными вооруженными силами, преобладанием президентской власти, недостаточно сильной законодательной властью и раздробленными политическими партиями. И все же в Уругвае левые организации — городские союзы и политические партии — имели политическое влияние, особенно в столице страны Монтевидео. Профсоюзы организовывали мирные забастовки и вынуждали правительство идти на уступки. Все участники политической жизни — вооруженные силы, политические партии, представители бизнеса, профсоюзы — вырабатывали взаимовыгодные соглашения. И военные, и бывшие партизаны из Движения национального освобождения (Тупамарос) получили амнистию за чинимое ими в прошлом насилие. Четыре основные партии — «Колорадо» на правом фланге, «Бланко» (националисты), «Новое пространство» в центре и «Широкий фронт» слева — получили на выборах 1989 г. места в законодательных органах. В «Широкий фронт» входили вместе с бывшими Тупамарос коммунисты, социалисты и католики. Вместе с профсоюзами они выражали эгалитарные политические взгляды городского электората. Политика правящих кругов, групповой плюрализм и широкие возможности для ненасильственного участия в политике — все это говорило о появлении в начале 90–х годов согласительной системы[151].
