белое, а докторам — в алые мантии. Исполнители женских ролей часто надевали маску — подчеркнуто условный прием, при помощи коего скрывалась мужская сущность. В этом смысле постановки елизаветинских времен напоминают классический греческий и японский театр.

Декораций как таковых не было, однако в некоторых случаях использовали расписанную холстину. В театральных счетах Хенслоу встречается запись о «занавесе с Солнцем и Луной». Разумеется, это выглядело неестественно, тем не менее помогало создать нужную атмосферу или подсказать тему. Когда, например, представляли любовную историю, вешали полотно с изображением купидонов. В трагедиях сцену драпировали черным.

Для всякого представления требовался какой-то реквизит, например кровати либо столы со стульями. Деревьями могли служить столбы, поддерживающие навес; использовали их и в разных иных целях. К реалистичности никто не стремился. На сцене слева стояло несколько табуреток, которые использовались во время спектакля: актер мог сесть на табуретку или замахнуться ею, угрожая противнику. Помост для виселицы по мере необходимости превращался в памятник или кафедру проповедника. Сохранился список реквизита труппы лорда-адмирала; в нем отмечены среди прочего скала, пещера, могила, каркас кровати, лавровое дерево, голова вепря, львиная шкура, черная собака и деревянная нога. Для сцен убийства и сражений держали наготове пузыри с овечьей кровью. Подсчитано тем не менее, что 80 процентов шекспировских сцен, написанных для «Глобуса», не требовали вообще никакого реквизита. Шекспиру довольно было и пустого пространства для его драматического повествования. Это ясно указывает на то, что ему хватало собственных художественных средств.

В театре важно было не только слово. Музыка также занимала в нем не последнее место. В небольшую — шесть или семь человек — группу, разместившуюся на балконе, входили музыканты, игравшие на трубе и барабане, а также на рожке, блокфлейте, гобое и лютне. Актеры и сами частенько играли на сцене на музыкальных инструментах. Например, Аллейн играл на лютне, а после смерти Огастина Филипса остались контрабас, бандола, цитра и лютня. Актеры, разумеется, исполняли песни и баллады на сцене, на роли их выбирали в зависимости от тембра голоса. Некоторые спектакли скорее напоминали мюзикл, нежели драму. На сцене музыкой сопровождались сон и исцеление, любовь и смерть. Музыка предваряла сверхъестественные события. А в шекспировских пьесах еще было множество танцев, конечно же под музыкальный аккомпанемент. В соединении музыки и движения возникала мимолетно гармония сфер.

Тексты песен в своих пьесах Шекспир часто сочинял сам; по всей видимости, в последний период жизни он сотрудничал с такими искусными музыкантами, как Томас Морли и Роберт Джонсон. Морли был его соседом по Бишопсгейту и входил также в крут графини Пембрук; следовательно, они с Шекспиром могли встречаться, и не раз. Именно Морли написал музыку к одной из самых известных шекспировских, песен: «It was a lover and his lass»[297].

Роберт Джонсон, как мы видели, имел отношение к Эмилии Ланьер, которая, пользуясь своим влиянием, устроила ему контракт с сэром Джорджем Кэри. Джонсон активно работал с Шекспиром над музыкой к его поздним пьесам. Джонсона хорошо помнят по двум песням из «Бури»: «Отец твой спит на дне морском»[298] и «Буду я среди лугов» [299], однако он играл не последнюю роль в постановке и таких пьес, как «Цимбелин» и «Зимняя сказка». Характерно, что Шекспир не заимствует песни других авторов, однако охотно пользуется таким источником, как известные английские баллады шестнадцатого века. Он не раз слышал их еще в детстве.

Судя по некоторым строкам шекспировских пьес, драматург неплохо разбирался в музыке и музыкальных терминах. В то время это было явлением довольно распространенным, поскольку музицирование составляло неотъемлемую часть жизни общества; читать ноты с листа умели многие. Можно с уверенностью сказать, что Шекспир обладал тонким, чутким слухом. Он ненавидел дисгармонию, в чем бы она ни выражалась, несмотря на то что его пьесы зачастую строятся на несоответствиях и противоречиях. На сцене ему приходилось петь, а возможно, и играть на музыкальных инструментах. Его герои тоже часто поют, даже те, которым петь вроде бы не пристало, например Гамлет или Яго; в пьесах мы то и дело находим рассуждения о величии и сладости музыки. Песни Офелии и Дездемоны привносят в трагические сцены ноты вечной гармонии. Музыка составляет неотъемлемую часть «Зимней сказки» и «Бури». Шекспир, по сути, стал первым английским драматургом — не считая неизвестных авторов, сочинявших песни для средневековых мистерий, — который сделал песню частью повествования, и, таким образом, он может считаться родоначальником музыкального театра. Он, словно волшебник, в одно мгновение изменил дух нации. Следует заметить, что он был современником двух величайших композиторов в истории английской музыки, Уильяма Бёрда и Орландо Гиббонса. В ту эпоху развитие музыки достигло невиданных высот. Говорили, что Англия превратилась в «гнездо певчих птиц», и иностранные гости особо отмечали, что в лондонских театральных постановках действие тесно переплетается с музыкой.

К концу театральной деятельности Шекспира на смену «открытым» сценическим площадкам пришли театры «закрытые», в помещениях под крышей. Там было значительно тише, между актами играла музыка, — на самом деле делить представление на акты стали ради того, чтобы оставить больше времени для музыки, — и часто пьесу предваряло музыкальное представление. Условия «Глобуса» — спектакли под открытым небом, многочисленная беспокойная публика — не позволяли создать такую изысканную обстановку.

Театральная сцена была наполнена звуками. По ходу пьесы раздавался топот лошадиных копыт, птичье пение, звон колоколов и пушечная стрельба. Голоса за сценой имитировали шум сражения с криками «убей, убей, убей!», стонами и гулом. Фейерверк изображал молнию, а дым — туман. Когда требовался «гром», за сценой трясли железный лист, устраивая страшный грохот, и взрывали петарды. С помощью мелких камешков, насыпанных в барабан, подражали шуму моря, а кусок холста, укрепленный на вращающемся колесе, имитировал вой ветра. Сухие горошины, барабанящие о металлическую поверхность, изображали дождь.

Свет также позволял создавать разнообразные сценические эффекты. Факелы или тонкие свечи обозначали ночь. В некоторых сценах появлялись статисты со свечами в руках, изображая ночное пиршество или собрание. Иногда источник света помещался за бутылками с подкрашенной водой, создавая зловещее или таинственное освещение. В конце шестнадцатого столетия театр, это колдовское место, как магнитом притягивал публику.

У «Слуг лорда-камергера» в «Глобусе» был обширный и разнообразный репертуар. Кроме шекспировских они ставили еще около сотни пьес. Шекспир, вероятно, играл во всех. Мы не знаем, сколько времени требовалось, чтобы возобновить старую постановку, а вот новую пьесу репетировали всего две-три недели. Каждый год ставили в среднем полтора десятка новых спектаклей, и расписание представлений было очень плотным. Записи «Глобуса» не сохранились до наших дней, но документы театра «Роза» свидетельствуют о том, что в течение одного зимнего сезона актеры были заняты в тридцати пьесах, а всего прошло сто пятьдесят представлений. Каждый день давали разные пьесы, причем за неделю они ни разу не повторялись. Быстро менявшаяся, наполненная энергией жизненная среда постоянно требовала новизны.

Процесс постановки новой пьесы был давно отработан. Как мы уже упоминали, автор или авторы приносили в театр набросок сюжета, и театр заказывал пьесу на его основе. Гонорар выплачивали постепенно, небольшими частями, а остаток выдавали лишь после того, как автор представлял