чем обнаружил себя во всей красе: просторный женский кафтан на вате, стоптанные башмаки, из-под подошв бельмами — голые пятки. Вопящая одичалость предохраняла этого человека от любых притязаний окружающих.

«Написано пером морской вороны. Глубокоуважаемый Вячеслав! Душевно преданный Вам всегда, а ныне заручившись рекомендациями ученика Вашего Рудольфа Абиха, чтобы напомнить о себе, семь лет назад стоявшем пред Вами в Башне, осмеливаюсь представить рукописи своих экспериментальных работ „Геометрия стихового пространства“ и „Числово: брак слова и различия“.

Из них важнейшая вторая, где говорю о чрезвычайности того, что при всей мощности математического оснащения современной физики это оснащение не включает в себя теорию чисел. Данное обстоятельство необыкновенно, так как теория чисел отражает и исследует природу разума человека, который должен откладывать отпечаток на устройстве мироздания. Нет более достоверной интерпретации структуры мышления, чем теория чисел. Принцип структурной близости человека и вселенной неопровержим уже самим существованием теоретической физики, доказывающей справедливость работы метода математических моделей. Когда мощные, головокружительные, малодоступные модели мироздания, порожденные интеллектом, оказываются „истиной“, то есть чрезвычайно близкими к реальному положению дел во Вселенной, то это говорит о том, что разум, созданный — как и прочие целые части целого — по образу и подобию Творца, естественным способом в теоретической физике воспроизводит Вселенную — по обратной функции подобия; и проблема строения мироздания формулируется как поиск своего рода непрерывного и однозначного соответствия, соотнесенного с этим преобразованием подобия. Иными словами: то, что разум способен создать Теорию, это и есть доказательство существования Бога.

Следующим шагом отсюда я движусь в следующий пункт: искусство должно заниматься повышением ранга существенности реальности — при взаимодействии с реальностью слова. Но для этой мысли необходимо отдельное пространство.

Я прихожу к выводу, что если бы в природе было открыто явление, иллюстрирующее выводы не геометрии (подарок Римана и Минковского Эйнштейну), не какой-либо еще области математики, а именно теории чисел, — тут как раз и свершилась бы великая научная революция. Видимо, само физическое устройство сознания ставит нам препятствия в научных достижениях. Мысль есть сущность неуловимая. Невозможно подумать мысль, уже ее не подумав. В мысли не может быть уже намерения мыслить. Мысль если есть, то она уже есть. Таким образом, мысль похожа на электрон, который измеряют Шредингер, Бор и Хайзенберг. Значит, мысль и мозг суть подобные электрону сущности. Оттого мозг не является механизмом и, значит, невозможно предать его вычислению.

Многое о числове есть в Лурианской каббале. (Я отвергаю все оккультные применения каббалы как чисто символические и поверхностные.) Абих привел меня на уроки каббалы, которые дает раввин Меюхес.

Основной корень структуры сфирот — се(п)фер — имеет необходимое для идеи числова множество значений: „рассказ“, „книга“, „число“, „ножницы“, то есть „различие“. Се(п)фер — единственное мне известное слово, соединяющее эти категории. Кроме того, космогония каббалы превосходно сопоставляется с достижениями космической физики, говорящей, что Вселенная расширяется подобно мыльному пузырю, что галактики подобны разводам, текущим в стенках пузыря (тут Фридман спорит с Эйнштейном).

„Сефер йецира“ в изложении учителя Меюхеса говорит о том, что Вселенная сотворена при помощи двадцати двух букв еврейского алфавита и десяти чисел. В ответ я рассказал Меюхесу об учении хуруфитов, баснословных еретиков. Хуруфиты — отряд из воинства суфиев, интеллектуальной вершины ислама. Пять столетий назад хуруфиты обожествили букву, установив, что алфавит священен и части его заключают в себе тайну мира. Святое писание посредством букв открылось пророку как образ Бога. Человек, овладевший божественной мудростью, заключенной в природе букв, возвышается и сам становится Богом. „Бог — это я!“ — говорят хуруфиты. „Бог — это я!“ — восклицает Имаддедин Насими, стоящий перед палачами, насланными тимуридами. Содранная с него кожа лежит у его ног, преклоняясь ему. Поэт весь теперь — Слово.

Важно к этим значениям прибавить понятие о звукосмысле. Необходимо поставить вопрос о поиске „медиума“ между сознанием сообщающего и воспринимающего, сущности, ответственной за посредничество между смыслом и звуком. Я знаю: искать этого „медиума“ следует в просодии. То есть в том, каким образом просодия преображает цепочку слов и придает им дополнительный, трудно выразимый значительный смысл. В том, почему строчка Мандельштама „Когда щегол в воздушной сдобе“ не равна прямой сумме значений: „Щегол + находящийся + в + сдобе + воздуха“.

Я благодарен Вам за мгновения чуда, длящиеся до сих пор.

Всецело Ваш — ВХ.

Post Scriptum. Я бы еще развил мысль о числове с помощью достижений современной науки. Например, одно из недавних направлений, которое меня увлекло, — это представление о числе как о статистическом ансамбле. Я использовал простейшую модель ферромагнетика — так называемую двумерную модель молодого ученого Эрнста Изинга, в которой энергия стояния системы зависит от взаимодействия электромагнитных дискретных моментов частиц ближайших соседей, располагающихся на конечной решетке. Вся протяженность решетки (если хотите: кристаллической решетки) рассматривается мной как число в двоичной записи (спин вверх — единица, спин вниз — нуль), а весь металлический кристалл — как множество энергетических пересечений чисел. Нельзя исчерпывающе и притом популярно передать мою мысль, но она примерно такова, что на данном примере можно показать, как достаточно большие числа способны обладать энергией статистического ансамбля. Ведь правда — большое число, близкое к бесконечности, вполне походит на некую подвижную (статистическую) сущность, не вполне живую, но и не тривиальную, то есть не описываемую однозначно. Хотя бы потому, что очень большое число трудно записать, а не то помыслить. В этом смысле очень большое число близко к слову».

Абих ухаживает за великовозрастной девицей Лидией, двадцать четыре года, дочерью профессора Вячеслава Иванова. У нее открытое, узкое, устремленное лицо, вдохновенное, обрамленное волнистыми волосами, упрямый рот, подбородок, она слегка щурится надменно. Зеленые беспощадные глаза, в которые Абих всматривается, схватив ее со страстью за руки на лестнице. Он украл у квартирной своей хозяйки ненадеванные сахтияновые туфли и сейчас собирается подарить их Лидии. Отпустив ее, он вынимает мягкие, теплые от тела «лодочки» из-под кителя, становится на колени и взглядывает вверх, в ее насмешливые глаза, прося подать ножку… Лидия — пианистка, занимается композицией; она внимательная дочь и нежная сестра — ухаживает за отцом и младшим братом. Отец ее — поэт и знаменитый петербургский профессор античности — не сумел вовремя уехать за границу и теперь, затаившись в Баку, выжидает нового шанса. Здесь он привечает поэта Велимира Хлебникова, которого очень ценит и называет «трубным ангелом новой эпохи». Однажды Лидия сказала Абиху: «Когда вглядишься в недра человека, вдруг увидишь постепенно, как всплывает странное чудовище, нечто уму непостижимое, как, например, Хлебников».

Безрассудная смелость Хлебникова объяснялась тем, что он не различал миры — физический и духовный, не отличал тело от души. И если он хотел сброситься балластом с зацепившейся за корму парохода лодки — в кильватерную струю, на неминуемую гибель (едва удержали), то только потому, что не различал поступок и намерение.

Балансирующий на грани гениальности и безумия, Хлебников походил на лунатика. Как лунатик принимает действительность за сон и не сомневается в ней, так как сон исключает высшую нервную деятельность, — так и Хлебников свой мир, свои миры накладывал без зазора на действительность и действовал в ней согласно воображению: без скидок, без приноравливания, без торговли с разумом. Хлебников говорит: «Человек — молния». Хлебников говорит: «Единственный мой враг — холод». Хлебников говорит: «Только герой — идеальный человек».

В Баку Хлебников стал цитировать каббалиста Меюхеса, к которому его привел как раз Абих: «Тора — не венец, не инструмент, Тора ради Торы, Господь на вершине Синая сидит и изучает Тору. Я хочу заглянуть ему через плечо».

Письмо к Вячеславу Иванову писал две недели, дважды терял, переписал только вторую половину и так, с кружевом каракуль и многоступенчатых дробей по полям, понес Абиху.

Никогда не стучался, входя, почти никогда не здоровался. Если оценивал ситуацию как неудобную, если откровенно чуял свою неуместность — уходил. Но всегда переступал порог.