Тяжело вздохнув, Мила подобрала откуда-то из-под ног Макса узкую полосу треснувшей клавиатуры и что-то один раз нажала. Мягко крякнув, ослабли ремни, и кресло, наклонившись, небрежно выронило Славу на пол. Одновременно начала медленно-медленно закрываться аварийная дверь, через которую сбежал Атабек.

— Вот и все, — меланхолично перебирала тонкими пальчиками в белой коробке с ампулами Мила.

— Оставь. Немедленно положи на место! — засуетился было Евгений Альбертович, но, бросив взгляд на автомат Макса, сразу сник. Потом выпрямился:

— Вы не ответили.

— Да, речь идет о сотрудничестве, — Макс слегка склонил голову набок, — причем вы понимаете, что я вас вовсе не в стукачи собираюсь нанять. В целом. Правда, именно сейчас вам предстоит один раз поработать именно стукачом. В некотором роде. Я имею в виду кое-какие бумаги в вашем сейфе — вы их отдадите мне. На этом ваша карьера стукача закончится, и продолжится карьера человека, контролирующего, пусть и не в одиночку, а при нашем участии, Юг России и Крым. Впрочем, давайте-ка уточним ваши сферы влияния. Вам не кажется, что их можно увеличить?

— Ну что ж, — Евгений Альбертович потер ручки, поудобнее устраиваясь в кресле. На автомат он больше не смотрел.

Слава видел этот разговор. Не слышал, а именно видел — как петельки голубого и зеленого тумана сплетаются над головами собеседников в сферическую сеть. Сеть растет, становится больше комнаты, больше подземелья, больше Крыма, больше всей земли. Славе стало скучно. Для него главнее этой сети была боль. Но боль не приходила — потому, наверное, что тело стало деревянным и сухим. Но Слава знал, что это не навсегда. Скоро боль прийдет, падла, забивая сияющие каналы и расширяющуюся капиллярную сеть. Но пока боль не пришла, можно немного полетать под потолком, где Барбара убегает от Луиса, собирая разноцветные съедобные искорки. А внизу все суетятся, только Мила изредка вверх поглядывает, хитро-хитро, да, глядишь, язык покажет! Из коробочки горсть ампул в карман сунула. Опять ворует! Не глядя сунула, вдруг отравится. Одня ампула с цианистым калием, Слава видел, как он голубоватый в кармане среди других болтается, а они все такие разноцветные: морфин — розовый, опий — желтый, еще что-то зеленое, Слава видел формулу — переливаются золотистые щарики, как в калейдоскопе. Потом ослепительная вспышка — и, наконец, пришла боль. Вместе с грохотом выстрела.

— Смотри-ка, жив, курилка! — Макс для порядка еще раз влепил Славе пощечину, — Отойдет.

Потом повернулся к Миле и смотрел на нее долго и грустно.

— Зачем ты это сделала? Положи пушку, кстати.

Огромный черный пистолет Луиса все еще был у Милы в руке. Она брезгливо разжала ладошку, и пистолет звонко стукнулся об кафель.

— Он убил маму. И сидит, радуется, мир делит. Берите мир себе, целиком. Нечего ему…

— Жива твоя мама!

— Да?!

— Ну… Еле-еле. Но я пульс пощупал. Есть. Слабый. Если ОМОН с вертолетом поспеет, авось вытащим. А вот этого — уже нет.

Тело Евгения Альбертовича распростерлось возле кресла. Маленькие ручки все еще были сжаты в последнем довольном жесте. Макс обхватил себя пятерней за небритый подбородок:

— Да как же мы без него?.. Эх! И где эти вонючие документы? Ты говорила, у него тут сейф был?

— Был.

— Где?

— У тебя звание-то какое? — брезгливо оттопырила губку Мила.

— Подпоручик Киже. Сейф где?

— За тобой, в стенке.

Макс обернулся, но стена казалась совершенно гладкой, только Слава мог видеть в ней отвратительный бледно-зеленый провал, продолжавшийся в странную бесконечность.

Перешагнув через толстое тело Барбары, Макс подошел к Миле и пристально посмотрел ей в глаза:

— Девочка, нам очень нужны эти документы. Теперь без них, сама понимаешь, наша акция уже окончательно бессмысленна… — он еле шептал, но на сведенные судорогой славины мышцы этот слабый шелест дествовал подобно грому в свежем, полном озона, майском воздухе, как молния, проходящая сквозь столетнийй дуб, одиноко возвышающийся посреди бескрайнего поля.

— Я не знаю шифра, — просматривая на свет прозрачное содержание ампул, Мила пыталась вобрать обратно выплескивающиеся из голубоватых озер изогнутах белков капли, — вот мама, она знала, и Марго тоже. Он от них иногда там прятал всякое, ну они и лазили. А он думал, что это Бек.

— А что прятал? — осторожно спросил Макс.

— Плейбой.

Тут она не выдержала и расплакалась, выронив ампулу. Вытирая дрожащами пальцами грязные мокрые дорожки на щеках, мелко заскулила, цедя тонкий и прерывистый звук дергающимися губами.

— Сволочь!

— Кто? — не понял Макс.

— Ты! Из-за тебя же все произошло! Ты все это заварил, ты!

— Я?! Дурочка, — Макс улыбнулся, правда, слегка фальшиво, — ты ведь меня сюда сама привела, не помнишь? Ему помочь, — Макс кивнул на лежащего на полу похолжего на сломанное дерево Славу.

— Тогда хватаем его и маму, и пошли отсюда.

— Медецинская по…

Слова Макса были перебиты ударом приклада — толстый омоновец, неловко подскользнувшись на растекшихся по кафелю славиных фекалиях, в прыжке угодил на пыточное кресло, вырвавшийся из рук автомат задел Макса по лицу и отлетел к закрывавшемуся выходу аварийного прохода.

— Ни сместа! Сопротивление бесполезно! — орал стоящий в дверях человек в темном комбинезоне и маске, пока другой верзила выворачивал руку сопротивляющейся Миле.

Кто-то, пробежав, наступил на Славу, на плечо. «Наверное, я действительно превратился в дерево, — слабо протекло внутри сознания, потому что боли он не почувствовал, только равнодушно смотрел, как у обыскивающего Макса омоновца застряло в закрывающейся аварийной двери неловкое дуло автомата.

— Сплющит или нет?» Сплющило.

Оттолкнувшийся от славиного плеча омоновец попал ботинком на слой рассыпавшихся ампул, под ногами неприятно затрещало стекло, и омоновец со всей силы, стараясь устоять на ногах, наступил на красное пятно, обволакивающее крупную грудь женщины, подобно экзотической бабочке-вампиру. Раздался неприятный хруст, возможно, он только послышался Славе, когда каблук, а за ним и почти вся подбитая металлом подошва ботинка чуть провалились внутрь, вслед за пробитыми пулей ребрами.

— Мама!!!

Чуть осев, Мила безвольно повисла на сильных руках. Дрогнув, опустились, закрывая бездонные пустые глаза, ресницы ее матери, изо рта пошла кровавая пена, глушащая последний хрип.

Отпасовав метким ударом из-под ног к стене мешающего Славу, первый омоновец вертел в руках удостоверение Макса.

— Эй! — понюхав его в последний раз, он обернулся к другому, который, прислонив Макса к стене, руки в упор на стену, лупил того ребром ладони по почкам. — Петров, отставить!

— Так он, гад… — прервался на минуту второй.

— Отставить, я сказал, — коммандирским голосом приказал толстый с удостоверением в руках. — Тащи всех наверх, там разберутся!

— Трупы брать? — растерянно подал голос кто-то.

— Трупы потом, — хмуро буркнув что-то себе под нос, толстый вышел первым. Возмущенно верещала рация, что-то неразборчиво неприличное.

Порхавшая под потолком душа Барбары куда-то делась, наверное, вернулась к себе на верх, чтобы снова собирать мерцавшие точки призрачных катушек. Осталось только тело, уже остывающее и страшное, оно вытягивало из Славы остатки животной теплоты в закручивающуюся воронку вихря, над которым вился пустой черный ворон, похожий на прозрачный елочный шарик. Теперь они все висели на одной гигантской