— Слушай, а открывалки-то у нас нет, — Мимла вертела в руках стеклянную банку с кабачковой икрой, — я тогда у тех водил брала. Черт дернул отдавать! Тащили-тащили…

— Давай, — тепло перестало быть жгучим, разлилось по телу. — Я локтем умею, — так Савватий открывал пару раз на пикнике похожую банку. Вернувшись к низенькому перрону, стлавшемуся почти по земле, Слава сел на асфальт и поставил банку рядом. Уперев локоть в крышку, посильнее нажал. Банка чпокнула и раскололась, перемешав в кучку стекло и содержимое. Посидев растерянно минуты две, Слава встал и пошел обратно; Мила вдруг стала безудержно хохотать, она пыталась что-то сказать, но тонула в собственном смехе…

— Знаешь, на что это было похоже? — наконец, смогла она выговорить, когда немного успокоилась, — Сидит себе молодой человек, красивый, сидит мечтает. Встал и оставил кучу. Что это за куча такая, ну посмотри сам!

Дествительно, если подойти поближе, казалось, что кто-то насрал.

— Пойдем-ка отсюда, только, давай еще по одной, а? Немножечко. — она снова плеснула в кружки и упаковала бутылку.

— Слушай, ты же ведь наркоманка, — Славу потихоньку развозило, — а они водку не пьют!

— Они и не пьют. Наркоманы пьют наркотики вместо чая и компотика! Твое здоровье! Это не я придумала, правда хорошо?

— А ты как же?

— Отходняк только, это такое похмелье, сильный очень будет. Ну и что? Да и вообще: не наркоманка я вовсе и водку не пью! Я — буду-ю-щая мать!

— Ты что, беременная?! — они свернули куда-то за вокзал, фонарей здесь не было, зато ярко светили близкие, по-южному объемные звезды.

— Нет еще, но обязательно буду! — сели, она положила голову к нему на колени, — Или ты имеешь что-нибудь против?

— Нельзя играть такими важными вещами! Ты совершенно не понимаешь ни что говоришь, ни что делаешь! — На Славу накатило странное чувство ясности, словно мир совершил долгожданный переход с головы на ноги, или как-то наоборот, это не важно… — Уйди от меня, не прикасайся своими грязными руками! — Мила хихикнула, и он ударил ее, не сильно, но девочка отлетела в сторону и, должно быть, больно стукнулась обо что-то. А он все продолжал говорить о главном, уже для себя, уходя куда-то в даль непонятного шаткого забора. Она была не нужна ему; раз это стало для него ясно, необходимо было бросить ее здесь и сейчас, здесь и сейчас, здесь и сечас… А, собственно, где это — здесь? И который час? Слава повернулся и побежал обратно. Ноги двигались туго, зато каждый шаг переносил Славу не только вперед, но и вверх, к желтым нимбам. Святые ждали, геометрично склонив безликие передние части вытянутых мордочек, святые требовали подвига, святые были все одинаковые — каждый из них мог оказаться Главным. И вот, когда до гладкой мордочки Главного осталось полтора взмаха ног, между Ним и Славой возникла жирная, мерзкая, ночная бабочка. В мохнатых лапках бабочка держала банку кабачковой икры!.. Слава испугался, сник. С трудом отыскав место своего неудачного старта, он обнаружил только сумку с продуктами и одеялом — взвалил ее на плечо, решил вернуться обратно к вокзалу… Но по дороге наткнулся на белый жигуль и остановился в задумчивости, не зная с какой стороны его лучше обойти. У одной дверцы нескладный мужчина спорил с высокой стройной женщиной, у другой двое парней пытались удержать какую-то брыкающуюся тень:

— Жора, эта блядь кусаеться, Невольно Слава отступил назад.

— За свисток дерни… Или под ребра сунь пальцем — перестанет! Таки-мне тебя шлифовать, что ли? — донеслось рассерженное шипение.

— Оставьте ее в покое! — это был тот самый знакомый женский голос, — Я вам что сказала!

— А ты тут не командуй! Это мои люди! — наседал на нее Жора, — Ты, шкирла, только стучать можешь.

— Фильтруй базарчики… Жоха!

— Так, Жор, куда ее? В машину что ли? — видно, бандиты уже устали от «борьбы с тенью».

— Цеппелин вас спишет. Шпана. Когда я… — и тут тяжелая бутылка шампанского, которую Жора держал в руке, опустилась ей на голову. Брызги шампанского… Брызги стекла, кровь, череп, волосы и мозги, еще какие-то непонятные кусочки — все это рассыпалось с хрустом. Женщина рухнула. Жора стоял, нелепо разводя руками, пытался все объяснить уже не существующей Марго.

— Не трогай… пошли, — из машины вылез Бек, усадил Жору вперед, бандитам с притихшей Милой велел быть сзади. Слава только успел рассмотреть знакомое белое пятно. «Черт, она опять в моей рубашке!»

— Скажем, что Николас…

— Не поверит.

— И не надо… — донеслись до него последние слова.

«Вот и хорошо, вот и все закончилось,» — успокаивал он себя, но совесть не отставала: ему постоянно, с повторами и стоп-кадрами, мерещилось, как Милу привязывают к столбу, отрывают по кусочкам ее худенькие черненькие ручки-ножки.

«Я просто пьян. Это ее жизнь, пускай так и живет. Меня это вовсе не должно касаться» Тут он как в детстве придумал себе двойника и завел с ним дискуссию:

— Я не попечительский совет и не детская комната миллиции…

— Но она искала защиты именно у тебя…

— Подумаешь! Ночью заползет таракан в ухо — его тоже защищать?

— Мужчина должен защищать своих женщин…

— Это? Моя женщина?!

— … И детей.

— Пошел в жопу!!!

— Не ори сыночек, вот, картошечки купи, — вдруг запричитал двойник старушачьим голосом. Слава не понял, как оказался на перроне; вагоны тянулись в обе стороны чуть не до горизонта и пахли… вагонами — тут и сравнить не с чем, и спутать невозможно. Мимо бродили всякие люди, кто-то с чемоданами, кто-то с картошкой. Шарахнувшись от бабки с ведром не пойми чего, Слава поскользнулся, ударился лбом о ступеньку поезда — пошла кровь, на глазах стало мокро.

— Куда тебе? — спросила какая-то сердобольная тетка на ступеньках. Поезд дернуло, он собирался тронуться.

— В Джанкой.

— Ладно, залазь. — она подала ему руку, — хоть морду отмоешь. Червонец гони, русскими.

Вваливаясь в медленно убегающий поезд, Слава посмотрел, на чем он поскользнулся: «Что за свинья умудрилась насрать прямо посередине перрона?!» — тут вспомнил про икру и рассмеялся.

— Ну, ты чо?! — проводница ткнула его локем, закрывая дверь. Он протянул ей деньги, которые лежали в переднем кармане, сам себе удивился, но тут вспомнил, что пред уходом из дома, точнее еще накануне вечером сунул туда все сбережения, а потом забыл.

— Вон, в третье купе ступай, к дембелям. В Джанкое я тебя высажу. Это скоро.

Ополоснув лицо тепловатой водой, Слава слегка протрезвел, рана была не глубокая, он попросил у проводницы пластырь и вошел в купе. За столиком сидели двое молодых парней, тупо глядя друг на друга; между ними стояло уже три пустых бутылки с зелеными этикетками и одна только-только открытая с этикеткой неопределенного сероватого цвета — «Напиток виноградно-ячменный крепкий Курский Соловей». Один парень вдруг зажмурился, потом снова открыл глаза — но муть из них так и не пропала. Тогда он поставил на стол третий стакан, предваврительно дунув в него, чтобы вытрясти чаинки, и налил до краев:

— Борис, — представился он, протягивая стакан Славе.

— Не могу я ребята, да вы что? Мне выходить скоро.

— Пей. — Второй налил себе и Борису, — Закусить нет, извини. Кончилось.

С облегчением Слава скинул дурацкую сумку и достал из нее консервы:

— Во, ребята, держите, у меня тут как раз… Открывалки только нет.

Второй дембель достал узкий складной нож и легко вспорол банку, потом еще одну.