прямо заявил, что смотрителем будет мистер Хардинг. Выдать это за недоразумение было трудно, а написать ей второе письмо, сообщая правду и возлагая всю вину на епископа, значило бы, конечно, повредить себе в ее глазах. Поэтому он решил ждать, чтобы дело объяснилось само собой, а тем временем броситься к ее ногам.
Наконец, ему предстояло заручиться помощью сэра Никласа Фицуиггина и мистера Тауэрса, и, расставшись с епископом, он отправился писать им письма. Так как мистер Слоуп слыл мастером эпистолярного жанра, мы приведем эти письма полностью.
Любезнейший сэр Никлас, существовавшие между нами отношения позволяют мне лелеять надежду, что вы не усмотрите назойливости в моем обращении к вам с этой просьбой. Вы, я полагаю, еще не слышали, что милейшего доктора Трефойла сразила апоплексия. Это большое горе для всех нас в Барчестере, ибо это был превосходный человек и столь же превосходный священник. Однако он достиг уже весьма преклонных лет и жизнь его при любых обстоятельствах не продлилась бы долго. Возможно, вы знали его.
Надежды на выздоровление, боюсь, нет никакой. Сейчас, если не ошибаюсь, у его ложа уже находится сэр Омикрон Пи. Но как бы то ни было, врачи объявили, что в свитке его жизни осталось не более двух-трех дней. Уповаю, что душа его безмятежно воспарит в приют вечного покоя и блаженства.
Епископ говорил со мной об этом бенефиции — он весьма желал бы, чтобы его получил я. Разумеется, в моем возрасте еще рано думать о подобном возвышении, но его преосвященство так настаивает, что, боюсь, я буду вынужден согласиться. Его преосвященство завтра едет в *** и намерен говорить об этом с архиепископом.
Я знаю, как заслуженно высоко ценит вас нынешнее правительство. И в вопросе, касающемся церковных назначений, к вашему голосу, несомненно, прислушаются. Теперь, когда оно мне предложено, я, конечно, хотел бы получить это назначение. Если бы вы могли сказать слово в мою пользу, вы вновь меня чрезвычайно обязали бы.
И еще одно: лорд NN пока вряд ли знает об этой вакансии — вернее, о том, что она скоро освободится, ибо бедный доктор Трефойл безнадежен. Если бы вы первым сообщили о ней лорду NN, это, без сомнения, дало бы вам право высказать свое мнение.
Наша великая цель — обретение единодушия в делах церкви. В Барчестере оно было бы особенно желательно, и потому-то наш добрый епископ так этим озабочен. Быть может, вы захотите указать на это лорду NN, если в вашей власти будет сделать мне столь великое одолжение, упомянув про это дело в беседе с его сиятельством.
Остаюсь, любезнейший сэр Никлас,
ваш покорнейший слуга
Письмо к мистеру Тауэрсу было написано совсем в ином тоне. Мистер Слоуп считал, что до тонкости понимает разницу в характере и положении своих адресатов. Он знал, что человеку вроде сэра Никласа Фицуиггина нужна малая толика лести, причем самой обыкновенной. А потому его письмо к сэру Никласу писалось currente calamo[29] и без всяких затруднений. Но человеку вроде мистера Тауэрса писать надо было так, чтобы подсказать все необходимое, не задев, и внушить нужный план действий незаметно. Льстить доктору Прауди или сэру Никласу Фицуиггину было нетрудно, но очень трудно было польстить мистеру Тауэрсу, не сделав лесть очевидной. А требовалось именно это. Сверх того, письмо должно было производить впечатление написанного легко, свободно, непринужденно, с уверенностью и без опасений. Посему эпистола к мистеру Тауэрсу перечитывалась, переписывалась и отделывалась столько времени, что мистер Слоуп едва-едва успел переодеться и побывать в этот вечер у доктора Стэнхоупа. В своем окончательном виде письмо гласило:
(Мистер Слоуп нарочно опустил слово “дворец”, полагая, что мистеру Тауэрсу такое упоминание не понравится. Он вспомнил, какое осуждение навлекло на себя некое именитое лицо, пометившее свое письмо “Виндзорский замок”.)
Любезный сэр, сегодня утром мы все здесь были потрясены, узнав, что с бедным старым настоятелем Трефойлом случился удар. Это произошло часов в девять утра. Я пишу теперь, чтобы воспользоваться вечерней почтой, и он еще жив, но надежды, кажется, нет никакой. Здесь сэр Омикрон Пи — или должен вот-вот приехать,— но даже сэр Омикрон Пи сможет лишь подтвердить приговор своих менее прославленных коллег. Часы бедного доктора Трефойла сочтены. Не знаю, знали ли вы его. Это был добрый, кроткий, милосердный человек, принадлежавший, разумеется, к старой школе, как и любой священник семидесяти с лишним лет.
Но я пинту не для того, чтобы сообщить вам это известие — несомненно, один из ваших Меркуриев уже успел про это узнать; я пишу, думая, подобно вам, не о прошлом, но о будущем.
Тут уже ходит множество слухов о преемнике доктора Трефойла, и в числе предполагаемых настоятелей частенько называют и вашего покорного слугу; короче говоря, я претендую на этот бенефиций. Возможно, вам известно, что после назначения епископа Прауди в эту епархию я немало тут потрудился, и должен сказать, не напрасно. Мы с ним почти всегда единодушны в вопросах как доктрин, так и церковной дисциплины, и мае, как его капеллану, была предоставлена большая самостоятельность, но признаюсь, я лелею более высокие замыслы и не намерен всю жизнь оставаться капелланом.
Ни от кого теперь не требуется столько деятельной энергии, как от наших настоятелей. Наши соборы, эти поистине огромные учреждения, спят глубоким сном — нет, они почти уже мертвы и готовы для погребения! А какое колоссальное значение приобрели бы они, если бы, выполняя свое предназначение, возглавили движение вперед и подавали пример приходскому духовенству!
Наш епископ очень хочет, чтобы назначили именно меня, и даже едет завтра поговорить об этом с архиепископом. Я думаю также, что могу рассчитывать на поддержку, по крайней мере, одного из влиятельнейших членов правительства. Но признаюсь, поддержка “Юпитера”, если я ее достоин, была бы для меня более лестной, чем любая другая; более лестной, если с ее помощью я преуспею, и более лестной, если, несмотря на нее, я потерплю неудачу.
Настало время, когда правительство не рискует заполнять важнейшие церковные вакансии вопреки мнению прессы. Век высокородных епископов и настоятелей-аристократов канул в вечность, и ныне любой священник самого скромного происхождения может надеяться на успех, если его трудолюбие, талант и репутация привлекут на его сторону общественное мнение.
Мы все чувствуем, что тут суждение, высказанное “Юпитером”, имеет величайший вес и ему, как правило, следуют. И мы считаем — я говорю от имени священников моего возраста и положения,— что так и должно быть. Не существует покровителя более беспристрастного, чем “Юпитер”, и лучше его понимающего нужды народа.
Я уверен, что вы не заподозрите меня в желании просить о поддержке, если ваша газета не сможет оказать мне се с чистой совестью. Я пишу, чтобы сообщить вам, что я — один из кандидатов. А достоин ли я вашей помощи — решать вам. Я не стал бы, конечно, писать вам об этом, если бы не думал (а у меня есть достаточные основания думать так), что “Юпитер” одобряет мои взгляды на политику церкви.
Епископ, правда, опасается, как бы меня не сочли слишком молодым для подобной должности — мне тридцать шесть лет. Я же думаю, что в наше время такие соображения роли не играют. Общество утратило былую любовь к дряхлым слугам. Если человек на что-то способен, он способен на это и в тридцать шесть лет.
Остаюсь искренне ваш
