– В любви, – сказал он, глядя прямо в глаза Бруно, – бывает возможное, а бывает и невозможное. Моя любовь была несбыточной, а твоя – нет.

Опять Кало преподал ему жизненный урок.

– Ты говоришь обо мне? – притворно удивился Бруно.

Кало в гневе обрушил тяжелый кулак на стол.

– Тебе же не нравится мой кофе, – накинулся он на Бруно. – Тебе больше по вкусу то пойло, что подают американцы. Ты же не затем пришел в кухню, чтобы выпить кофе! Ты пришел узнать про Карин.

Настала очередь Бруно опустить голову.

– Уж я-то тебя хорошо знаю, Бруно, – продолжал Кало. – Никогда я не верил в эту историю с Маари. Да, ты женился на ней, ты был к ней по-своему привязан, вам было хорошо вместе, она родила тебе сына. Но это не помешало тебе шастать по всему свету с другими женщинами. А с тех пор, как появилась эта рыжая чертовка, ты будто ослеп, других для тебя не существует.

Отпираться было бесполезно.

– Где она теперь? – спросил он.

Кало допил кофе.

– У себя в горах, – ответил он, – в своем старом деревянном доме.

– А та девушка, что была с ней?

– Розалия?

– По-моему, именно так ее звали.

– Она на Сицилии. – Кало вытер рот бумажной салфеткой. – Как только мы определимся с выбором школы для Санни, мне придется вернуться домой и быть посаженым отцом на свадьбе. Она выходит замуж за Микеле Фьюмару.

– Значит, Карин осталась одна, – встревожился Бруно.

– По-моему, ей ничто не угрожает, – насмешливо возразил Кало. – По крайней мере в том, что касается жизни и здоровья.

– Что это значит? – нахмурился Бруно.

– Ничего. Но на твоем месте я бы за ней приглядывал.

Он не сказал ни слова о последнем донесении Микеле Фьюмары, видевшего ее в компании очень привлекательного молодого немца.

Комната Бенно Штайнера была одной из самых красивых и просторных в старом крыле гостиницы. Светловолосый красавец выглянул в окно. Сидя за столиком на террасе, Карин раскладывала на листе белого картона цветы и листья горных растений, чтобы сделать гербарий. Она разглаживала их и прикалывала булавками. Она была бесподобна в ореоле длинных и пушистых золотисто-рыжих волос. На ней был белый свитер, из-под которого выглядывал воротничок красной блузки, плотно облегающие белые вельветовые брюки, красные шерстяные гетры и замшевые альпийские ботинки. Он спустился вниз и предстал перед ней подобно златокудрому герою древней скандинавской саги. Она улыбнулась ему. Он обнял ее, и они заговорили. По разговору и по улыбкам было видно, что их связывают доверительные и сердечные отношения.

– Я вижу, среди твоих трофеев есть и трилистник, – заметил Бенно, указывая на цветы и листья, разложенные в прихотливом рисунке на листе картона.

Карин покраснела и занервничала.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, подняв на него глаза.

– Ничего, – насмешливо ответил он, – совершенно ничего. Не сходить ли нам к пруду половить форель?

Ее вдруг охватила неизвестно откуда взявшаяся усталость и апатия. Она вся сжалась.

– Мне бы хотелось остаться здесь.

– Что-то тебя огорчает? – спросил он с участливой улыбкой.

Пестрая группа туристов вышла из кабины фуникулера.

– У меня нет особых причин для огорчения, – сказала она, бросив на него признательный взгляд, – просто что-то не хочется ничем заниматься. Хотя погоди, причина есть: отпуск кончается.

– Да, это верно, – согласился Бенно. – Я вернусь на работу к себе в клинику, а ты опять станешь деловой дамой международного масштаба.

– Прошу тебя, – она повысила голос, – не ставь меня на одну доску с некоторыми людьми.

– Ты все время о нем думаешь? – спросил он наугад, впрочем, не сомневаясь, что попал в цель.

Белое облачко закрыло на несколько секунд яростно палящее солнце, а на лице Карин печаль сменилась гневом.

– По-моему, это ты всегда о нем думаешь, – она судорожно смяла нежный и хрупкий листик клевера.

– Болезнь не вылечишь, скрывая от себя ее симптомы. – Бенно очень хотелось ей помочь.

– Бога ради, забудь, что ты доктор, – сказала она с упреком. – Я просто устала, ничего не хочу делать, не хочу ловить форель. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Завтра мне на работу.

Бенно в знак примирения погладил ее по волосам.

– Если вернешься к Бранкати, ты снова его встретишь. – Теперь уж никаких сомнений не осталось: он имел в виду Бруно Брайана.

Карин сгребла в кучу разложенные на листе растения, разрушив прекрасную цветочную композицию.

– Может, да, а может, и нет, – ответила она. Бенно разыгрывал из себя доброго самаритянина, но хватка у него была бульдожья. Лучше уж было ему не перечить, тем более что его любовь и серьезные намерения не вызывали сомнений.

– Ну а ты, – продолжил он свой допрос, – хочешь еще раз его увидеть?

Карин отбросила за спину волосы, в ее глазах вспыхнуло негодование.

– Нет! – отрезала она. – Нет, нет и нет! Я больше не хочу его видеть, пока жива. Он циник, эгоист. Хочет, чтобы его утешали, чтобы им восхищались, а взамен предлагает подарки. Никого не любит, ничего не чувствует… Он платит! Я его ненавижу, – прошептала она чуть ли не в слезах. – Его личная жизнь похожа на эстафету, и я не хочу быть промежуточным этапом в этом бесконечном забеге.

– Возможно, ты и права, – согласился молодой человек.

– Конечно, я права, – она отерла слезы и осторожно высморкалась, вызвав улыбку у Бенно.

– Может быть, и так, но почему ты все принимаешь близко к сердцу? – Его логика была безупречной, как у мыслящей машины.

– А что, нельзя?

– Нельзя лгать, – сурово упрекнул он ее. – Я врач, Карин, а доктору всегда надо говорить правду. Будь правдива, особенно по отношению к себе, – он обнял ее за плечи. – Ты должна признать, что Бруно Брайан не такой уж циник и эгоист, как ты говоришь. Во всяком случае, он вел себя довольно странно.

– Только потому, что не затащил меня в постель?

– Он мог бы попытаться, – возразил Бенно. – Это было бы в его духе. Но вместо этого он повел себя безупречно.

Это было правдой, но Карин не желала этого признавать.

– Давай сделаем вот что, – примирительно предложил Бенно. – Завтра я возвращаюсь в Инсбрук и приступаю к работе в больнице. Но отец страдает от одиночества. Он ведь как-никак и твой отец. Думаю, он заслужил немного внимания со стороны дочери, которую почти не видит. Приезжай к нам, поживи у нас какое-то время.

Карин редко виделась с Йозефом Штайнером, который в далекую июньскую ночь любил ее мать, пока на горе Сан-Виджилио горели Ивановы огни. Мартина и Йозеф, родители Карин, встретились после процесса, закончившегося ее полным оправданием, но не ощутили желания соединить свои судьбы, хотя он к тому времени был вдовцом, а она свободной и привлекательной женщиной. Пережитый страшный опыт научил Мартину сдержанности и умеренности, она даже начала находить в этом удовольствие, а он с годами стал все больше ценить преимущества независимости, хотя мгновенно проникся любовью к дочери, о существовании которой раньше не подозревал.