– Он не говорит по-английски, – самодовольно процедила она.
– Не говорит? Ну и что? – ответила я по-вьетнамски.
Она изумленно вытаращилась на меня и села.
– Паспорт, – рявкнула она и протянула руку.
Я выиграла. И постаралась быть вежливой:
– Три билета, пожалуйста. И спасибо за помощь.
– Три?
Ее пластиковая улыбка превратилась в хищный оскал.
– Три паспорта, пожалуйста.
У меня был только мой. Мне никогда не приходило в голову, что для внутренних переездов во Вьетнаме тоже нужны паспорта.
– Нет паспортов – нет билетов.
Она захлопнула билетную книжку и торопливо заперла ее в ящик:
– Вернетесь потом.
Колесить по городу в поисках Джея и Йохана не было времени. У меня не осталось другого выбора, как устроить скандал. Когда это не произвело впечатления, я решительно ступила на лестницу, ведущую на второй этаж.
– Обед! – крикнула сотрудница мне вслед. – Никого нет на месте.
Я даже не остановилась.
– Я продам вам билеты, – признав свое поражение, сказала она.
Не успела она отпереть ящик, как я уже вернулась на свое место.
– Запишите другие номера паспортов, – приказала она, подвигая ко мне толстую регистрационную книгу.
Я кивнула и принялась записывать циферки. Номер паспорта Йохана состоял из номера моего «ниссана» и телефона; для Джея я выбрала мамин день рождения и свой регистрационный номер в банке. Сотрудница выдернула у меня книгу.
– Вы должны вернуться до шести и показать мне паспорта, – коротко сказала она.
Я кивнула, соблюдая вежливый ритуал, согласно которому должна была ей поддакивать. Она выписала билеты и протянула их мне. Два билета были в шестиместном купе, один – через два вагона. Я запротестовала.
– Ничего не могу сделать, – ответила она и с финальным хлопком закрыла билетную книжку. – Мы продаем только два места на вагон. Остальные пассажиры сядут в Хюэ.
Хюэ, подумала я, на полпути до Кукфыонга. К тому времени я успею договориться с кондуктором.
Я встала и ушла.
Мы с Йоханом встретились на рынке ровно в четыре, но не увидели ни одного гиббона. Чуть раньше случился настоящий полицейский налет, и лавочники были вынуждены свернуть торговлю.
– Приходите завтра, – сказал один из них, отмахиваясь от нас.
Мы посовещались. Билеты на поезд обошлись в несколько сотен долларов, а вероятность сдать их и вернуть деньги была ничтожной. В отчаянии мы стали наводить справки о раненом гиббоне, спрятанном где-то в городе.
– Он далеко. Сто километров, – ответила хозяйка лавки. – Приходите завтра.
Но завтра было бы уже слишком поздно. Мы в печали собрали питомцев и уехали из Сайгона.
Шестиместное купе значительно уменьшилось в размерах с тех пор, как я ехала в таком же в Лаокае. Четыре клетки с животными, рюкзаки и двухдневный запас еды для девяти голодных ртов заполнили почти все свободное место. Проходивший мимо кондуктор заглянул за рваную шторку и ворвался в двери, подняв трезвон. Я замерла от страха и оглядела наши вещи. Клетки были хорошо замаскированы, но издавали странные царапающие звуки. Я уже знала, что это звуки леопардов, которые жаждут игр и развлечений. Если у орла вырвется характерный свист, пронизывающий до костей, весь поезд будет знать, что у нас за груз. Несмотря на разрешения на вывоз, которые я подделала, поставив даже фальшивую официальную печать, мы по-прежнему везли нелегальный контрабандный товар. Если бы кондуктор обнаружил животных, то конфисковал бы их или, чего хуже, попросту выбросил в окно.
Мы стали разговаривать громкими голосами. Йохан запел гимн Германии. Я зашуршала бумажкой, на которой начала писать письмо. Сам того не зная, кондуктор помогал нашей маскировке, так как принялся орать и расхаживать по купе туда-сюда. Почему в купе три человека, а билета два, возмутился он. Увы, билет в другой вагон достался Йохану. Его немедленно заставили уйти.
Я вежливо спросила, не могли бы Йохан с Джеем поменяться местами на протяжении поездки. Нет, это было категорически запрещено. Не мог бы Йохан иногда заглядывать к нам, если другие места так и останутся незанятыми? Ни в коем случае. И кстати, где мы собираемся спать? Ведь две верхние полки, положенные нам по билетам, завалены нашими вещами. Я возразила, что в купе еще четыре свободных места. Может, мы могли бы.
– Запрещено, – отрезал кондуктор.
– Пол, – осенило меня. – Мы могли бы расстелить одеяла.
– Нельзя.
– Если нужно, – солгала я, – мы можем спать на одной полке.
– Она наверняка обрушится под таким огромным весом, – отрезал кондуктор, не стесняясь жестокой правды.
Он ушел, но перед тем приказал сложить вещи в альков над дверью, то есть каким-то образом уменьшить груз объемом в несколько кубических ярдов до пары футов. Следующий час я провела за новым вариантом игры в «лису, утку и зерно», пытаясь разместить гиббона, орла и леопардов в крошечном алькове, да так, чтобы острый, как бритва, клюв не задел ненароком высунувшийся хвост, а любопытные пальчики не надергали перьев из без того плешивой макушки.
Часы сменяли друг друга под мерный стук колес и торопливые кормления украдкой, в ночной темноте. С тех пор, как леопардов начали кормить полноценно, у них появилось много нерастраченной энергии. Малышка гиббон нуждалась не только в еде, но и в опеке. Поскольку Йохана прогнали, я должна была кормить, чистить и веселить весь наш неуправляемый зверинец. Я развесила полотенца на средних полках, устроив леопардам импровизированные джунгли, и выяснила – увы, слишком поздно, – что орлы инстинктивно направляют струю экскрементов за пределы своей территории, чтобы не пачкать пространство вокруг себя. Мне стало казаться, что купе все уменьшается и уменьшается, ведь в нем барахтались восемь грязных существ и каждый пытался отвоевать хоть немного пространства и воздуха. Из купе все сильнее воняло бездомными кошками, и это увеличивало риск быть пойманными. Иногда я приоткрывала окно, но рассказы Тило о гиббоне, простудившемся на закате и умершем к рассвету, были еще свежи в моей памяти и вынуждали закупорить окна и двери.
К середине второго дня мы пересекли границу демилитаризованной зоны, и солнце вдруг пропало. Я выглянула в окно и увидела серый, угрюмый ландшафт. За месяц пребывания на юге, во влажной сайгонской жаре, я напрочь позабыла о северных холодах и сырости. Температура упала на двадцать градусов за столько же минут, и жаркая духота в купе сменилась ледяной сыростью. Ничего не сохло – ни полотенце, которое я постирала и вывесила на ночь за окно, ни жалкий котенок, который свалился в миску с водой и теперь спал у меня на груди, словно промокший клубок шерсти.
В утро приезда я проснулась и увидела, что орел дрожит от холода. Я пожертвовала последние носки, чтобы сделать пальтишки для котят. Гиббона я подвесила на груди в качельках из ткани, и малышка отказывалась перемещаться куда-либо еще. Оставалось шесть часов. Последний отсчет начался.
От пункта назначения нас отделяло всего тридцать километров, когда грозный стук в дверь возвестил о приходе недружелюбного кондуктора. На этот раз по обе стороны от него стояли двое хмурых военных. Я слышала их через дверь; они громко обсуждали наших животных, их рыночную стоимость и предполагаемый пункт нашего назначения. Я запаниковала, сорвала с себя несколько слоев одежды и показала им через шторку голое плечо, а затем пробормотала, что все еще сплю. Не могли бы они прийти через час? Благослови бог их буддистские души, они любезно покинули меня, и гонка в Кукфыонг началась. Они, верно, думали, что мы сойдем в Тханьхоа – через полчаса после Кукфыонга. Сотрудница агентства из Сайгона неожиданно сослужила нам хорошую службу.
