во всех отношениях милый, славный парень, но все менялось, когда он садился за руль. Он ехал так, будто мечтал, чтобы на Рождество ему подарили крылья, и был готов заполучить их любым путем, будь то спонтанный прорыв в науке о реактивных двигателях или более традиционный метод – через ворота святого Петра.
Проведя восемь часов на душной жаре, мы приехали в Хошимин с головами, будто набитыми ватой, и расцарапанными грязным песком лицами. Но мы были счастливы видеть наших питомцев, немного стесняясь внезапно пробудившихся родительских инстинктов. Мы немедленно принялись осматривать их. Кто уже подрос? Не изменился ли у них характер? И самое главное: рады ли они нас видеть?
У гиббонши появился портной, и она щеголяла в новенькой защитной рубашечке. Двое младших котят постепенно избавлялись от своей походки вразвалку – следствия нехватки кальция. Старший леопардик, который целых шесть недель (дольше всех) мучился на рынке, по-прежнему чувствовал себя уютнее под кроватью. Он освоился и начал защищать свою территорию, а когда я посмела взять его на руки, издал такой раскатистый рев, что я тут же вернула его на место. Поскольку он до сих пор был так мал, что легко помещался в одном из моих больших карманов, слышать это проявление недовольства было так же удивительно, как если бы подобно слону вдруг затрубила маленькая мышка.
Йохан ушел торговаться за гиббонов, а вернувшись, сказал, что завтра ему должны прислать денег. Мы договорились забрать как можно больше животных с рынка и к вечеру сесть на поезд, идущий в Кукфыонг.
Наутро мы явились подготовленными, с карманами, набитыми толстыми пачками вьетнамских денег, бананами и детским питанием. И увидели не совсем то, что ожидали: всего один гиббон с довольно глубоким порезом на руке. Однако нас заверили, что после обеда привезут еще семерых. У нас же было денег на пятерых, в крайнем случае – шестерых, если хорошо поторговаться. Мы скрепя сердце согласились оставить раненого детеныша ради более здоровых.
Я вернула гиббона хозяйке, но прежде пожилой мужчина с седой бородой успел сделать несколько снимков. Это был директор берлинского зоопарка, его звали Вольфганг. Он совершал тур «галопом по Юго- Восточной Азии» и уже побывал в Кукфыонге. Кажется, он обрадовался, что мы везем животных к Тило, и заверил нас, что у него они найдут хороший приют.
Я бродила среди клеток, надеясь увидеть еще одного дымчатого леопарда. Пронзительный свист заставил меня замереть на месте. Ноги сами последовали на звук, и я вдруг снова оказалась напротив хохлатого орла-змееяда, который сверлил меня немигающими желтыми глазами. Это была та самая птица, которую я видела много месяцев назад; ее крылья по-прежнему были сильно повреждены, а от хвоста остался жалкий обрубок. Клетка была все та же, хотя орел вырос. На темени у него появилась проплешина в том месте, где голова постоянно терлась о верхние прутья. Бросив на меня непокорный взгляд, орел принялся терзать кусок говядины, зажатый в двухдюймовых когтях.
Я подошла к Вольфгангу.
– Как думаете, – спросила я, – Тило согласится взять орла?
Вольфганг пожал плечами:
– Знаете, у Тило такое доброе сердце – он никогда никому не откажет.
Десять минут спустя орел, пересаженный в клетку гораздо большего размера, ждал переезда в мою комнату.
Йохан вернулся с гиббоном; судя по выражению его лица, он передумал оставлять его в лавке. Я достала деньги.
По торговым рядам вдруг прокатилась волна смятения. Она взялась словно ниоткуда, но вызвала внезапный всплеск активности. Сонные хозяева подскочили на ноги и принялись доставать зверей из клеток и прятать выставленные на всеобщее обозрение медвежьи желчные пузыри. Хозяйка выхватила гиббона из рук Йохана, сунула в ротанговую сумку и мигом закинула ее на багажник отъезжающего мотоцикла.
– Полиция! – прошипела она и прогнала нас прочь от прилавка.
В считаные минуты на рынке появились совершенно новые животные: воробьи вместо туканов, макаки с щенячьими мордочками вместо гиббонов, а также медвежонок с длинным высунутым языком и здоровенный дикобраз.
Обещанные полицейские так и не материализовались. Торговцы постепенно успокоились, словно стая чаек, вспугнутая проплывающей акулой и вновь рассаживающаяся на воде. Хозяйка гиббона накинулась на меня с убийственной злобой в глазах.
– Ваш друг! – прошипела она. – Старик! Он из газета! Делать фото! Звать полиция!
Я попыталась убедить ее, что Вольфганг не имеет отношения к полиции или местной прессе, но потерянного было не вернуть. Раненый гиббон пропал, теперь его прятали где-то в городских недрах. Другие семь детенышей уже никуда не ехали. Я спросила ее, когда можно продолжить переговоры.
– Приходить в четыре, – ответила она, смягчившись при мысли о грядущей сделке. – Они будут ждать.
Наша крошечная гостиничная комнатушка не смогла бы вместить семерых гиббонов, орла и четырех леопардов. Мы твердо решили, что поедем вечерним поездом, чтобы бедные детеныши провели как можно меньше времени между рынком и заповедником. Мы снова разделились, и Йохан отправился собирать вещи, а я пошла на вокзал покупать билеты.
Вокзал был огромной территорией, на которой сосуществовали десятки и сотни взаимосвязанных отраслей: торговки разносили готовую еду, отельные зазывалы искали новых постояльцев, мотоциклы сдавались в аренду, и тут и там слонялись таксисты.
Изучив дневное расписание, я подошла к ближайшей кассе. Через полчаса я по-прежнему переходила от одного окошка к другому, и нигде мне не могли продать билет. Наконец меня направили в турагентство, где потребовали официальную цену для иностранцев, в три раза больше цены для местных. Женщина за стойкой была немногословна.
– Вам нужен поезд С-3, – сказала она по-английски и достала стопку пустых билетов.
Я сверилась с расписанием. С-3 прибывал в Кукфыонг еще до рассвета. Я попыталась возразить.
– Значит, С-6, – бросила сотрудница раздраженно, но по-прежнему вежливо.
– С-6, – заметила я, – ушел час назад, а следующее отправление только в четверг.
– Других поездов нет, – отрезала она.
– А как же С-8, – сказала я, – который отправляется сразу после заката, да к тому же быстрее и дешевле?
– Это военный поезд, – процедила сотрудница. – Иностранцам на него нельзя.
– Тогда почему, – поинтересовалась я, – цены на билеты в С-8 указаны в американских долларах под заголовками, написанными по-английски?
– Этот поезд всегда пуст, – настаивала она. – Без сопровождения в нем ехать опасно.
Сердце забилось сильнее. Нам с нашим нелегальным грузом пустой поезд подходит как нельзя лучше. Я заверила, что буду под надежной защитой двух крепких молодых людей и еще кучи разных вооруженных знакомых.
– С-8 ходит не каждый день, – возразила сотрудница агентства.
– Но именно сегодня ходит, – проговорила я, размахивая расписанием.
– Он идет очень медленно.
Лишь на двадцать минут медленнее своего брата-экспресса – большая ли разница, если ехать сорок четыре часа?
– Он не останавливается в Кукфыонге, – не унималась она. – Вам придется сойти в Тханьхоа.
Я поразмыслила. Вообще-то, поезд останавливался в Кукфыонге по расписанию, но если уж ей так хочется, можем переплатить за лишнюю остановку и просто сойти пораньше. Я согласилась.
Она оторопела, но быстро пришла в себя.
– Вам нельзя сходить с поезда до конечной остановки – Ханоя, – сообщила она.
Из Ханоя мы сможем доехать до Тханьхоа, когда С-8 отправится обратно, через сутки.
Я покачала головой. Она злобно зыркнула на меня. Разговор зашел в тупик.
– Я должна поговорить с боссом, – заявила она и собралась уйти. Я знала, что она не вернется до тех пор, пока мне не надоест ждать и я не уйду с вокзала.
– Да, я тоже, – выпалила я и встала вслед за ней.
