открывать предназначенный другому сверток – плохая примета. Когда мы уезжали, хозяйка добродушно похлопала меня по спине и умоляла приехать еще, а я искренне надеялась, что у нее действительно осталось что-нибудь на память о нашем визите, помимо обглоданных рыбных костей и яичной скорлупы.
Мы колесили обратно по той же дороге, по которой приехали сюда. Я уже и не надеялась понять наш маршрут, мне было все равно. Я сообщила Фунгу о своем желании пожить несколько дней в маленькой деревне, и мне пообещали, что с наступлением темноты мы окажемся как раз в таком месте. Тем временем я училась получать удовольствие от простого процесса езды по пышно зеленеющей округе, где на пути изредка попадались придорожные поселки. Я наслаждалась этой свободой: никто не указывал мне, как держать палочки для еды, не нужно было ломать голову, как поприветствовать новых знакомых, не нужно ежиться под неодобрительными взглядами моих сторожевых псов. Мне было спокойно, а дорога была такой ровной, что бесконечное нажатие педалей стало автоматическим, как ход поезда по рельсам. Мимо проносились пейзажи – достаточно медленно, чтобы я успела ими полюбоваться, но и настолько быстро, что интерес не успевал угаснуть. Сказочные зеленые поля наполнили меня умиротворением и счастьем, и я стала выкрикивать приветствия продавцам леденцов и крестьянам, копающимся в грязи, годовалым детям и усталым старикам.
Они отвечали улыбкой и взмахом руки. До меня докатывалась волна их изумленных возгласов:
– На велосипеде! Она говорит по-вьетнамски! Белая леди…
Фунг ехал рядом, чтобы попрактиковаться в недавно выученных английских предложениях. Его произношение заметно улучшилось, хотя его больше интересовали новые слова, а не построение осмысленного диалога. В заднем кармане я хранила маленький словарик, и мы крутили педали, обмениваясь обрывочными фразами и отдельными словами.
– Когда ты надела
– Спасибо.
Он был тощий, как цапля, с нависшими веками и леденящими душу полированными когтями на обеих руках. В честь торчащего золотого зуба я из чувства противоречия прозвала его про себя Клыком. Несмотря на то что он сделал мне комплимент, я дала себе обещание отныне носить только
Примерно тысяча слов, которые я запихнула себе в голову перед отъездом, теперь вспоминались с трудом. Мне так не терпелось выучить язык поскорее, что я пропустила мимо волнистые косые черточки и точки над каждым новым словом. А теперь выяснилось, что это были важнейшие маркеры произношения – ведь по-вьетнамски больше поют, чем говорят. Без них мою речь понять было невозможно. Простое слово вроде «ма» имело дюжину значений, от рисового зернышка до лошади. Поскольку каждое слово могло произноситься в нескольких тоновых вариациях, вероятность неправильно понять даже элементарное предложение возрастала до астрономических пропорций.
Я вгляделась в свежий список новых слов, переводя взгляд с бумаги на ухабы и дорогу. Фунг протянул руку, отнял у меня листок и, едва взглянув на него, убрал в карман рубашки. С момента начала нашего путешествия такие листочки пропадали у меня регулярно. Я подозревала, что рано или поздно они окажутся в одной из папок какой-нибудь правительственной организации, занимающейся борьбой со шпионажем. Мне стало любопытно, какие глубокие заключения смогут сделать чиновники на основе моей писанины, и я едва удержалась от искушения нацарапать инструкцию от имени ЦРУ, адресованную Фунгу на школьном английском, и подождать, пока он не выхватит ее у меня из рук.
Он вдруг вырвал у меня словарь и стал искать в нем новое слово.
– Не лениться! – рявкнул он и уехал вперед, сжимая в ладони мой словарь.
Мы ехали весь день без остановки, до наступления тропических сумерек. Движение стало гуще, и заливные луга по обе стороны дороги сменились убогой и плотной городской застройкой. Стемнело. У нас не было ни фар, ни отражателей; не было их и у грузовиков, которые с грохотом проносились мимо.
– Долго еще? – раздраженно спросила я.
У меня болел зад, и вылетающие из ниоткуда машины действовали на нервы. Если мои гиды знали, что ехать придется ночью, наверняка не стали бы останавливаться на обед на целых три часа?
– Двадцать минут, – сказал Фунг.
Через час мы все еще ехали бампер к бамперу с другими велосипедами на выезде из крупного города. Держащие путь домой городские жители везли на ржавых велосипедах все самые невообразимые грузы – от здоровенных свиней до тридцатифутовых бамбуковых стеблей, тянувшихся вслед за ними, как хвосты доисторических ящеров. Несмотря на обстановку, они вели себя дружелюбно и старались по возможности пристроиться рядом со мной, широко улыбались и произносили странные английские фразы, запомнившиеся не иначе как по контрабандным пластинкам Брюса Спрингстина и Мадонны.
Когда место рядом на секунду освободилось, ко мне подъехал молодой человек; в качестве груза у него был улыбающийся друг, бочком примостившийся на багажнике. Они оказались студентами: один изучал в местном университете французский, другой – английский. На неосвещенной дороге мне не было видно их лиц, лишь улыбки сверкали в отраженном лунном свете. Они просто покорили меня. Целые мили незаметно пролетали под колесами.
Почему именно английский и французский? Языки колонизаторов.
– Бизнес! – хором ответили они и весело рассмеялись.
Знание европейских языков, особенно английского, было пропуском к заветному месту в иностранной фирме. Все стремились зарабатывать американские доллары, иметь знакомых американцев и в конце концов получить возможность переехать в Америку. К тому же, если в многонациональных компаниях найти работу не удавалось, всегда можно было хорошо устроиться, обучая английскому потенциальных эмигрантов. Этот курс в университете пользовался огромной популярностью, брали только лучших и самых умных. Русский уже даже не числился в программе из-за полного отсутствия интереса.
Фунг просунул между нами переднее колесо своего велосипеда и прогнал моих друзей. Он грубо буркнул им что-то по-вьетнамски, потом повернулся ко мне:
– Плохие люди, нехорошо. Не говори.
Ему стало неуютно оттого, что мы быстро и непонятно болтали по-английски. Я посмотрела на своих новых друзей, подумала о том, что мне предстоит провести в компании Фунга еще двенадцать дней, и печально помахала им на прощание.
– Долго еще?
– Двадцать минут.
Прошел еще час.
Когда мы проехали тот же перекресток столько раз, что даже я начала его узнавать, стало ясно, что мы заблудились. Тяу явно обрадовался, когда мы наконец остановились у входа в старую гостиницу. Я тоже. Мы зашли в холл, и я устало разгрузила свой скарб. Тяу ушел с моими документами, вернулся и покачал головой. Мы снова оседлали наши велосипеды. Фунг заверил меня, что в следующей гостинице нас точно пустят и ехать до нее всего двадцать минут.
Другой отель оказался большим, обшарпанным и дорогим. Тяу забронировал три номера на три дня. Я слишком устала, чтобы спорить. Мы договорились встретиться за ужином в девять, и мне пришлось карабкаться на седьмой этаж – лифт давным-давно был сломан.
Они выбрали убогий ресторан с безбожно завышенными ценами. За столом с нами сидели еще пятеро – друзья Тяу, которые уже давно нас поджидали в компании дюжины кружек пива. Они пили и ели за обе щеки, и вскоре возле ножек стола выстроились батареи пустых бутылок, а пол покрылся слоем рыбных костей. Я устало ждала, когда же наши гости уйдут. Наконец они удалились, и Фунг нанес мне удар ниже пояса. Он потребовал двести долларов на гостиничные номера, подарки и «разные расходы».
Я взяла с собой значительную сумму на экстренный случай, намного большую, чем та, о которой мы договорились на время поездки. Дневной бюджет, который я выдавала Тяу каждое утро, исчезал бесследно, и от меня уже не раз требовали залезть в заначку. Денег почти не осталось.
Я достала деньги и пересчитала – сто семьдесят шесть долларов. Потом спросила, покроет ли эта сумма,
