Когда утром той ночи взрыва в квистории и гибели Алурга мы узнали об этом по телеку, нас всех прямо как камнем придавило, огромным камнем, плюс еще маленьким камешком сверху, чтобы уж точно не выбраться, не уйти от этой боли, хотя все мы знали, на какой риск шел Алург. Была потом большая какая-то «пауза» — полчаса, час, — не знаю, и уже черт те что творилось в воздухе: геллы бросили свои дома, они носились, как сумасшедшие, над Тарнфилом, хохотали, смеялись, рыдали. Они ничего пока не знали о себе, уж в момент такого риска их никак нельзя было из соображений конспирации предупредить заранее — геллы без всякой сдержанности, в полной мере переживали ту бурю внутри себя — шквал, смерч, — который захватил, завертел их добрые души, и вовсе не сразу они хоть как-то успокоились и узнали, в чем тут дело. И уже весь Тарнфил знал, что именно произошло, а вскоре и вся Политория. Представляю, что творилось в душе Горгонерра, но по геллам не стреляли, хотя те, кто мог бы стрелять, да и сам Горгонерр в своей норе (не сидел же он в полураскуроченном кабинете) знали, догадывались, какая сила высвободилась из-под их контроля, и как эта сила, перестав метаться, хохотать и рыдать, придя в норму, может на них обрушиться, да скорее всего и обрушится. Но никто не стрелял: видно, эти стрелки понимали или им дали понять, что пусть уж лучше война, чем этот страшный неукротимый взрыв, который может последовать, коснись сейчас хоть одна пуля хотя бы одного из геллов.

Чтобы даже намеком пока не выдавать себя, Орик обязан был позвонить Горгонерру, что он и сделал через час после объявления по телеку, то есть позвонил, уже зная по официальным каналам, что произошло.

— Уль Горгонерр, — сказал Орик. — Я звоню вам, чтобы сообщить, что полностью в курсе того, что произошло на самом деле. Этот налет был связан с попыткой уничтожить машину с биополем влияния на геллов (я не знал, что она в квистории), и эта попытка удалась. Так говорят в Тарнфиле.

— Вероятно, уль Орик, — сухо сказал Горгонерр, — вы довольны подобным обстоятельством?

— Почему, квистор? Этот вопрос многосложен, по крайней мере, мои ощущения не однозначны.

— Я не понимаю подобных логических игр, — строго сказал Горгонерр. — Мне известно, вы, как член оппозиции, всегда выступали в гуманных, так сказать, целях против этой машины.

— Вы помогаете моему ответу, квистор. Да, я выступал в правительстве против этой машины, в правительстве, а не на площади перед повстанцами с призывами ее уничтожить.

— Какая разница? — почти резко сказал Горгонерр.

— Разница есть, и я вам ее объяснил. Только что.

— Простите, уль Орик, сейчас я занят не столько размышлениями о ваших принципах и реакциях, сколько о ситуации предательства. Оба ученых, следивших за машинами, и их семьи, жены — исчезли. Как они могли выдать местонахождение машины? Они же не…

— Не знаю, как, — перебил его Орик. — Не вы же и не те двое членов правительства, знавших тайну, выдали ее.

— В себе-то я уверен, — едко рассмеялся Горгонерр, — но теперь не очень-то доверяю своим коллегам. Оба ученых не только не знали, что это за машина, но знали даже абсолютно иное ее назначение: охрана всеполиторского воздушного и космического пространства над планетой.

— Они что, — спросил Орик, — не могли догадаться, эти ученые, что вы их, скажем изящно, — дезинформировали?

— Нет, догадаться они не могли.

— Если так, квистор, — сказал Орик, — тогда, простите, ищите разгадку в среде посвященной элиты. Увы!

— Конечно, мы построим новую машину, построим, но не сейчас, а когда выиграем войну, да поможет нам Чистый Разум!

— Вы полагаете, война будет? — спросил Орик.

— Да ну вас, право! — резко сказал Горгонерр. — Если взорвали машину, вы что думаете, повстанцы на этом успокоятся?

— Простите, квистор, — сказал Орик, — мне неприятен ваш тон и ваше небрежное отношение к собеседнику.

— Извиняюсь, — сухо и нехотя сказал Горгонерр. — Теперь, когда геллы свободны и, допустимо, озлоблены, стоит подумать и об уступках. Кстати, как это именно гелл мог швырнуть бомбу, это с их-то добродушием?

— А разве вы не помните историю с геллом, повредившим голову, — биополе перестало на него влиять.

— Но как он проник в мой кабинет?

— Раздавил стекло.

— Не смешите меня! Оно непробиваемо.

— Значит, лазером. Кое-где они…

— Они давно запрещены. Законом.

— К употреблению. Но где-то же они сохранились?

— Но стекло не было оплавлено.

— Даже я больше знаю, — сказал Орик. — Этих следов и не могло быть, частично стекло было разрушено взрывом.

— Сообщаю вам, что через час я назначил экстренное заседание моего кабинета в полном составе. Не в моем кабинете буквально, конечно, — добавил он с ухмылкой. — Прошу вас присутствовать.

Орик попросил нас не покидать дом, ждать его, и улетел.

…Средний «этаж» в воздухе занимали еще не пришедшие в себя геллы, верхний был, по ощущению, переполнен мчащимися военными машинами, машины гражданские опасливо держались на маленькой высоте, а по некоторым дорогам пошире шли иногда колонны серых танков. При этом не слышно было ни единого выстрела.

Мы включили телек и сразу же наткнулись на правительственное сообщение «всем политорам» государства. Оно было кратким: через полчаса в правительственных кругах начнется дебатирование вопроса об улучшении условий труда и повышении заработной платы. Сами дебаты транслироваться не будут, но часа через два результаты их будут обнародованы.

— Как страшен мне этот квистор, — задумчиво сказала Пилли.

— Типичный политик и обязан на всякий случай сделать этот ход, показав, что признает силу противника, — сказал папа.

— Еще бы, — сказала Пилли. — Геллы-то — свободны!

…Я слушал их тогда, и мне казалось, что, хотя они говорят и на важные темы, может, сам их разговор — это прежде всего не молчать, не молчать и не думать, замкнувшись, об Алурге. А сейчас, стоя на скале над ними и не слыша никаких разговоров, я думал, что говорят они теперь вовсе о другом, потому что война уже началась.

А тогда, когда мы все ждали Орика и (зачем-то) решения квистории, я думал о словах папы, что война может оказаться затяжной. Опять показались вдалеке и внизу танки квистора, и Пилли сказала:

— Экипаж танка, если надо, включает некую аппаратуру, ну, как бы максимально уплотняющую воздух впереди себя метров на четыреста — пятьсот. Нет, это не ветер. Это как бы плотное тело, которое отталкивает буквально все впереди себя: и врагов, и их технику, и гранаты. Страшное оружие.

— Я все думаю и думаю: как нам-то вам помочь!

— Вы и так помогли сверх меры! — сказала Пилли.

— Алург, — сказал папа. — Помог Алург, а не мы.

Я смотрел в этот момент в небо на летающих в беспорядке геллов, и вдруг увидел через широко открытые двери на балкон, как трое геллов, взявшись за руки (а в середине — маленький гелльчик), стремительно летят в сторону нашего дома.

— Латор! — заорал я. — Это Латор, Лата и Мики!

Через минуту Латор, Лата и Мики, громко смеясь, оказались на нашем балконе, а потом и в комнате.