пулеметов? А где же наши? Я посмотрел на часы — поздновато. Часы, кстати, политоры носили, цифры были не наши. Занятно, что политоры не курили, не то чтобы курили, но сто лет назад все бросили, а просто не курили, не знали, что это такое. Я спрашивал об этом у Пилли, и она, удивившись и с трудом поняв о чем речь, сказала, нет, такого у нас нет. И алкогольных напитков у них не было (тоже пришлось кое-как объяснить, что это за штучки), пили они какие-то, кроме чисто целебных, успокаивающие или сильно возбуждающие травы, но это было вовсе не то.
Наконец вернулись Пилли, папа и Орик. И Оли прилетела, наверное, Орик взял ее с собой, когда трубу забирал.
— Спасибо, Орик, — сказал я. — Извините, вещь ценная, но что-то мне неспокойно.
— Бери-бери. Кстати, а для чего? Планетарий?
Я кивнул, сказал всем, что отлучусь минут на пятнадцать, и дунул к Латору. Машину я, чтобы она не примелькалась, оставил до спуска в нижний город. Латор был дома.
— Вы выспитесь, если мы все сделаем ночью?
— Конечно, конечно, — сказал Латор.
— Прилетайте ко мне в двенадцать ночи на самый верх, ладно? До Ир-фа полетим вместе.
Вскоре я вернулся в дом.
— Давай твою рыбину, покажи, — сказал я папе.
— Если ее Пилли еще не разделала на кухне.
— Ка-ак?! — заорал я, бросаясь на кухню.
Нет, Пилли с ножом еще только тянулась к рыбине.
— Да что ты, Пилли, странная какая! — сказал я. — Это же —
Я стал разглядывать папину «ведьму». Я думал, что она на вид должна быть, как и на Земле, поскромнее морских. Ничего подобного. Не ведьма, конечно, но… Почти черная, даже фиолетовая, с продольной узкой красной полосой. Рожа страшноватая, тупая, а глаза не по бокам, а очень близко друг к другу на лбу и очень выпуклые.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Алабия, — сказала Пилли. — Довольно вкусная.
Я вернулся в столовую. Орик задумчиво играл с Сириусом.
— Что, тоже о памятнике для него подумываете? — Ну и шутка.
— А знаешь — мысль мелькнула. — Орик улыбнулся.
— Кстати, — сказал папа. — На Политории верят в бога?
— Это кто — бог? — спросила Пилли, входя. Папа, как мог, объяснил, хотя это было очень непросто.
— Нет, такой веры у нас нет.
— Но какая-то есть, если даже как и на Земле, не всеобщая?
— Конечно, мы без этого не обошлись, — сказала Пилли. — Мы верим в чистый разум с большой буквы: Чистый Разум.
— Это лишено божественного смысла? — спросил папа. — Ну, как вера в любовь, в доброе начало…
— Если идти от вашего бога, то Чистый Разум — понятие божественное. Это некий сгусток, невидимое облако там, куда и корабли долететь-то не могут. Чистый Разум вбирает в себя все, что есть в нас: и высокое, и дурное, он руководит нами, нас судит и решает наши судьбы. Все это связано с высокой идеей.
— А у вас были, наверное, времена, когда политоры ели мясо политоров?
— Случалось. В глубокой древности.
— С массовым размахом?
— Нет, в отдельных племенах.
— Как и у нас на Земле, — сказал папа.
— Ну, если и у вас так было, и рабство было, — вы не менее парадоксальное общество, чем мы.
— Иногда мне кажется, — сказал папа, — что надо не только не позволить элите улететь, но нужно улететь самим, элиту бросить, улететь на огромную хорошую планету и зажить на ней большим и свободным сообществом.
— Орик, он бог, что ли, уль Владимир? Попал в точку: ведь бродят в воздухе и такие идеи, правда, втихую.
Я чудом вдруг ощутил, что через минуту мне следует быть наверху иглы.
Корабли в ночи проплывали чрезвычайно редко. В общем, Латору не сложно было уйти в темное небо и потом спуститься ко мне, что он и сделал, прилетев, конечно, с сумкой и фонарем. Он возник на перилах балкона как черный ангел, едва видимый в темноте; мы спустились вниз, он поздоровался со всеми, и мы быстро съехали вниз и моментально взлетели. Сразу же я все подробно объяснил ему.
Не дожидаясь моего предложения, он все повторил. Мы летели высоко, но отыскали планетарий точно (геллы отлично видели в темноте), я сделал широкую дугу, спустился на уровень галереи метрах в двухстах от нее и сказал Латору: пора. С сумкой и фонарем в ней он легко скользнул вниз, волна от его крыльев пробежала мягко по моему лицу, и он стал удаляться, бесшумно толкая крыльями свое тело вперед; я немного спустился, завис над землей и достал трубу Орика. Было тихо кругом, пусто и достаточно темно; какой-то неясный свет все же шел с неба, и кое-как я видел Латора вдалеке. Вот он долетел до окон, пошарил, видимо, рукой, глазами нашел щель, секунда-другая — и он исчез в галерее. Я был очень напряжен, было нелепое ощущение, что опасность притаилась где-то внутри галереи. Мелькнул на секунду слабый свет фонарика Латора, потом большая пауза, вновь я едва различил Латора уже снаружи, опять — пауза (он закрывал окно), и очень скоро его крылья оказались над моей головой, и он опустился в кресло.
— Закрыли окно хорошо? — шепотом спросил я.
— О, да. Щелочка с палец. Махонькая.
— Отлично. Погнали.
Я ушел в небо, мы тихо скользили в теплом воздухе, я попросил Латора раскрыть сумку, он раскрыл, и этого было достаточно, чтобы все ему объяснить.
— Модель топливом заправлена, — сказал я. — Теперь только полет. И сделаете вы вот так. — Я зажег фонарь и, светя им прямо в сумку, показал ему систему запуска. Он все время кивал головой и после медленно и дважды, как бы успокаивая меня, повторил все, что сказал я.
— Ир-фа сказал, что обыскивать вас не будут. Во время работ, до отдыха, не надо оставлять сумку в корабле. (Он кивнул.) Если вдруг вас забросят на Тиллу-два, не смущайтесь, установленный курс годится. Вот и все. А как Мики?
— О, завтра уже будет летать, как птичка.
— Это прекрасно, — сказал я. — А я попробовал «планировать».
— И как? Понравилось?
— Потрясающе! И получилось, главное, с первого раза.
— Здорово, это не часто бывает. Так говорят.
— Я не полечу в нижний город, ладно? Добросить вас поближе?
— Это неважно, — сказал он, — летите пока вот так. — Жест рукой. Я ускорился, Латор закрыл сумку и, положив мне руку на плечо, сказал: — Не волнуйтесь. Будем надеяться.
Я сказал:
— Да, да. Спасибо. Вы вернетесь к вечеру, да? Сразу звоните мне. Если я буду не в лучшем месте, я дам понять. Привет Лате и Мики!
Он сжал мою руку и исчез за бортом моей машины.
10
