У Боба не было никакого желания связываться со всем этим. Прочитав письмо, он подумал: «Ну и какого черта? Что я-то могу знать об этих делах?» Старик никогда не рассказывал Бобу о прошлом. Впрочем, как и сам Боб, когда ему много лет спустя пришлось побывать под пулями. Боб тоже терпеть не мог рассказы в духе: «А вот, помнится, был со мной такой случай…» В этом они с отцом были одинаковые: об определенных вещах не говорят.

Но он также знал, что его отец, который ненавидел японцев, воевал с ними, убивал, взрывал и жег их огнем на протяжении долгих трех лет самыми жуткими способами, при всем при этом, как ни странно, уважал их так, как только могут уважать друг друга заклятые враги. Назвать это чувство любовью было бы преувеличением; наверное, нельзя было его назвать и раскаянием или желанием искупить свою вину. А вот сказать, что Эрлом Свэггером двигало стремление залечить душевные раны, значило попасть в самую точку. Боб Ли хорошо помнил, как однажды в бакалейной лавке его старику — а было это году в 52-м или 53-м, за пару лет до его смерти, — кто-то сказал: «Слушай, Эрл, эти япошки, они ведь просто маленькие обезьяны? Ты ведь поджаривал их целыми ведрами?» Его отец помрачнел, словно услышал оскорбление, и ответил: «Можешь говорить о них что угодно, Чарли, но я скажу тебе вот что: японцы — чертовски хорошие солдаты, и они всегда сражались до последней капли крови. Они сражались даже тогда, когда их жгли живьем. Никто и никогда не обвинил ни одного японского пехотинца в том, что он не выполнил до конца свой долг». После чего отец Боба, такой общительный и властный, умело перевел разговор на другую тему. Были вещи, которыми он не хотел делиться ни с кем, в особенности с теми, кто не побывал там, на голом берегу крохотных островков.

Боб повернулся к приезжему господину.

Он увидел мужчину своих лет с массивной квадратной головой, увенчанной аккуратно подстриженным ежиком коротких седоватых волос, с проницательным взглядом, коренастого в отличие от худого Боба. Несмотря на жару и суровую дикую местность, мужчина был одет в безукоризненный темный деловой костюм с галстуком; всем своим существом он излучал сдержанное достоинство, свойственное кадровым военным.

— Боб, — начал Том Дженкс, — это…

— О, я знаю. Вы — мистер Яно, недавно удалившийся на покой после… — Боб непроизвольно осекся, заметив, что левый глаз мистера Яно, хотя и почти такого же цвета, как правый, и скоординированный со своим собратом, не фокусируется, из чего следовало, что он стеклянный. Затем Боб разглядел едва заметный шрам, уходящий чуть выше и чуть ниже этого глаза и, несмотря на все чудеса современной пластической хирургии, свидетельствующий о страшной, жестокой ране. — После службы на благо своей родины. Сэр, рад познакомиться с вами. Я Боб Ли Свэггер.

Мистер Яно улыбнулся, обнажив белые ровные зубы, и поклонился так, как Боб до того видел только в кино: это движение было наполнено глубоким чувством, словно он получал от него наслаждение.

— Прошу простить за вторжение в вашу личную жизнь, сержант Свэггер.

Боб вспомнил: он когда-то слышал, что японцы больше всего на свете боятся создавать окружающим проблемы, когда вынуждены просить их об одолжении. Ему стало понятно, что при такой жизненной позиции для японца предпочтительнее час колесить по проселочным дорогам, чем заявиться к Бобу домой.

— Итак, сэр, чем я могу вам помочь? — спросил Боб. — Если я не ошибаюсь, вы занимаетесь исследованиями, связанными с Иводзимой?

— Вначале, сержант Свэггер, если позволите… — С этими словами мистер Яно достал из кармана маленький красивый сверток и, еще раз поклонившись, протянул его Свэггеру. — В знак признательности за ваши знания и согласие уделить мне время.

— Не могу передать, как это приятно, сэр. Я очень тронут.

— Японцы всегда дарят подарки, — вставил Том Дженкс. — У них так принято здороваться и выражать свою благодарность.

— Пожалуйста…

Японец выжидательно смотрел на Боба.

Коробочка была так аккуратно обернута, что вскрыть упаковку казалось святотатством. Но Боб почувствовал, что должен сделать это. Он рвал, снимал, разворачивал, любуясь затейливой оберткой, и наконец обнаружил внутри крохотный футляр для ювелирных изделий.

— Да, это вещь! — сказал Боб, открыв коробочку.

Внутри лежал миниатюрный меч, выполненный с высочайшим мастерством. Крошечное лезвие блестело, мастер даже обмотал рукоять отдельными тоненькими ниточками.

— Сержант Свэггер, меч является душой самурая. Вы — великий самурай, мне это известно, так что этим подарком я воздаю вам честь.

Как это ни странно, Боб был тронут. Все это оказалось совершенно неожиданным. Кроме того, судя по тонкой работе, подарок стоил немалых денег.

— Ну что вы! Я очень тронут. Но поверьте, все это «самурайство» не про меня. Я просто владею несколькими конюшнями. Однако я обязан помочь вам всем, что в моих силах. Так что выкладывайте, что вас интересует, и я посмотрю, смогу ли утолить ваш интерес. Видите ли, мой старик не любил рассказывать о войне.

— Понимаю. То же самое можно сказать обо всех ветеранах. Так или иначе, как, вероятно, указал в своем письме полковник Бридж, последние несколько месяцев я провел в Хендерсон-Холле, изучая оригиналы документов, имеющих отношение к боям за Иводзиму. Перед этим я почти год работал в архивах японского Министерства обороны, занимаясь тем же самым, хотя, как вы сами понимаете, в наших архивах полно белых пятен.

— Да, сэр.

— В конце концов я сосредоточился на одной операции, которая состоялась двадцать первого