— Господин капитан, мне страшно, — сказал рядовой.

— Мне тоже, — ответил Яно.

Маленькое царство капитана не ограничивалось одним дотом. Справа и слева его обрамляли шесть окопов, в каждом из которых размещалось по пулемету «намбу», пулеметчику, заряжающему и по двое-трое стрелков с винтовками. А еще дальше простирались стрелковые ячейки. В них лежали обреченные с винтовками. У них не было никакой надежды спастись, и они уже считали себя убитыми. И жил каждый из них только для того, чтобы убить тех самых десятерых американцев, прежде чем принести в жертву свою жизнь. Этим беднягам приходилось хуже всего. Никакой снаряд не мог пробить своды дота. Бетон толщиной четыре фута был усилен стальными прутьями. А на открытом месте снаряд из морского орудия, выпущенный одним из подошедших к берегам острова боевых кораблей, мгновенно разрывал человека на куски. При прямом попадании ни у кого не оставалось времени написать предсмертные стихи.

Сейчас, перед лицом атаки, капитан словно зарядился энергией. Он стряхнул с себя долгие месяцы отупляющего бездействия, отчаяния, отвратительной еды, бесконечных хождений в сортир, тревоги. Наконец приближалась минута славы.

Вот только Яно, разумеется, уже не верил в славу. Это все для глупцов. Сам он верил только в долг.

Капитан не умел произносить речи. Но он перебегал от позиции к позиции, убеждаясь в том, что все пулеметы правильно заряжены и наведены, что заряжающие стоят наготове со свежими лентами, что стрелки лежат в окопах, готовые сразиться с блуждающим американским демоном.

— Господин капитан!

Его отвел в сторону молоденький солдат, еще совсем мальчишка.

— Да?

Как его зовут? Яно не мог вспомнить. Но они все отличные ребята, уроженцы Кагосимы, поскольку 145-й полк набирался на острове Кюсю, родине лучших японских солдат.

— Я не боюсь умереть, — быстро заговорил мальчишка, старший рядовой. — Я горю желанием умереть за императора.

— Это наш долг. Мы с тобой — ничто. Наш долг — все.

Но мальчишка заводился все больше:

— Я боюсь огня. Я очень боюсь огня. Если я загорюсь, вы меня застрелите?

Все солдаты боятся огнеметов. Американцы, эти косматые звери, не ведают, что такое честь. Они вырывают у убитых японцев золотые зубы, делают из черепов японских солдат пепельницы и отсылают их домой, они убивают японцев не так, как подобает, пулей и мечом — они ненавидят мечи! — а с расстояния многих миль большими снарядами морских орудий и бомбами, сброшенными с высоко летящих самолетов, и даже когда подходят близко, пользуются этими жуткими трубами, поливающими все вокруг горящим газолином, который сжигает человеческую плоть до кости, вызывая долгую и мучительную смерть. Ну разве может воин с честью умереть в пламени?

— Или мечом, господин капитан. Умоляю, если я загорюсь, отсеките мне голову.

— Как тебя зовут?

— Судо. Судо с острова Кюсю.

— Судо с острова Кюсю. Ты не умрешь в огне. Это я тебе обещаю. Мы самураи!

Слово «самурай» до сих пор обладало магической силой. Солдаты расправили плечи. Каждый мечтал стать самураем. В этом гордость, в этом честь, в этом величайшая жертва. Это нечто большее, чем жизнь. Это — то, к чему должен стремиться каждый мужчина, даже ценой собственной смерти. Хидеки Яно знал это с раннего детства; он страстно мечтал об этом, как мечтал о сыне, который оправдал бы все его надежды.

— Самураи! — истово повторил мальчишка.

Он уже успокоился, потому что поверил в это.