– Стоп машина, сэр! Тинь-динь-динь!

Продвижение парохода вперед почти сошло на нет, он стал медленно приближаться к берегу.

– Задний ход! Тинь-динь-динь!

Руки Бена выпрямились и плотно прижались к бокам.

– Задний ход и право руля! Тинь-динь-динь! Чуф! чу-чуф-уф! Чуф!

Правая рука уже описывала величавые круги, изображая колесо сорока футов в поперечнике.

– Лево руля! Тинь-динь-динь! Чуф! чу-чуф-чуф!

Теперь круги стала описывать левая рука.

– Правое стоп! Тинь-динь-динь! Левое стоп! Вперед на правом! Стоп машина! Отдать конец! Эй, там, пошевеливайся! А ты чего стоишь? Конец лови, бездельник! Вон тот пенек обмотай канатом! Ладно, хватит, – дай малую слабину! Вот так! Машина стоит, сэр! Тинь-динь-динь! Шт! Шт! Шт! (это спускались пары).

Том продолжал белить, не обращая на пароход никакого внимания. Бен с минуту понаблюдал за ним, потом сказал:

– Ишь ты! Так это ты у нас в пеньки-то попал, а?

Никакого ответа. Том окинул взглядом живописца последний мазок, легко прошелся по нему кистью и окинул снова. Бен подошел к нему, встал рядом. У Тома, учуявшего аромат яблока, потекли слюнки, однако он продолжил труды свои. Наконец, Бен сказал:

– Здорово, старина, работаешь, значит?

Том резко повернулся к нему и ответил:

– А, это ты, Бен! Я тебя и не заметил.

– Знаешь, куда я иду? Искупнуться в реке, вот куда! Ты, небось, тоже не прочь? Но тебе, понятное дело, нельзя, – работать надо, а? Надо, ничего не попишешь!

Некоторое время Том серьезно вглядывался в него, потом спросил:

– Что ты называешь работой?

– А это что, не работа?

Том, снова подняв кисть к забору, невозмутимо ответил:

– Ну, может, работа, а может, и нет. Я знаю только одно – Тому Сойеру она нравится.

– Да брось, ты же не хочешь сказать, что она тебе по душе?

Кисть пришла в плавное движение.

– По душе? Почему же ей и не быть мне по душе? Разве мальчику каждый день выпадает случай белить забор?

Вот тут Бен увидел все в новом свете. Он даже яблоко грызть перестал. Том не без изящества возил кистью взад-вперед – отступал на шаг, чтобы оценить достигнутое, – добавлял там и сям по штришку, – снова критически вглядывался в результат. Бен следил за каждым его движением, проникаясь к происходившему все большим интересом, и наконец оно полностью завладело его воображением. Тогда он попросил:

– Слушай, Том, а дай и мне побелить малость.

Том поразмыслил над этой просьбой и почти уж решился исполнить ее, но все-таки передумал:

– Нет, Бен, нет… Не получится. Видишь ли, тетя Полли страх как трясется над этим забором – ты сам посуди, он же на улицу выходит, – будь это какой-нибудь задний заборишко, я бы не возражал, да и она тоже. Но этот забор ей дороже всего на свете; его нужно белить с особым старанием; я так понимаю, на тысячу мальчиков найдется только один, ну, может, два, способных сделать все, как полагается.

– Да что ты? Ладно, ну хоть попробовать дай. Чуть-чуть – будь ты мной, Том, я бы тебе дал.

– Бен, я бы с радостью, честное индейское, да только тетя Полли… Джим вон тоже просился, так она не позволила; Сид просился, она и Сиду отказала. Понимаешь теперь, почему я упрямлюсь? Возьмешься ты за побелку, а у тебя чего-нибудь не так выйдет и…

– Да будет врать-то, я знаешь какой аккуратный! Дай попробовать. Слушай, я тебе огрызок яблока отдам.

– Ну, коли так… Хотя, нет, Бен, не могу. Боюсь…

– Я тебе все яблоко отдам!