Отец Николай, которому вторила вся деревня, долго уговаривал их погостить у них еще денек, еще недельку, а лучше бы и целый год. Нельзя же идти по горам в такую жару! Пусть лучше они отдохнут в саду под олеандрами после своих страшных приключений, а вечером можно будет опять устроить праздник. Однако путешественники были тверды в своем решении. Они, наконец, распрощались со всеми (гостеприимные хозяева наотрез отказались взять деньги за угощение и кров), и пастух повел их по усыпанной камнями долине к горам.
Они шли весь день, почти до самой темноты, и, хотя их проводник шагал неторопливо, оказалось, что они прошли порядочное расстояние. После первой долины они спустились в другую и, не останавливаясь, поднялись по противоположному склону. Взобравшись на гребень, они с удивлением увидели прямо перед собой море. Пастух улыбнулся до ушей и повернул на восток. Они обогнули залив, перешли вброд речку, где вода доходила им до пояса, две мили брели по гальке и к ночи добрались до рыбачьей деревушки.
По-видимому, их проводника тут хорошо знали. Он долго что-то объяснял столпившимся возле него людям. Затем высокий одноглазый человек средних лет, чья зловещая наружность, как оказалось впоследствии, совершенно не соответствовала его характеру, обратился к ним на ломаном итальянском языке:
– Добро пожаловать, синьоры! Вы переночуете у нас, а утром я сам покажу вам дорогу в Рагузу.
Их проводник что-то сказал одноглазому, и тот добавил:
– Он просит меня передать вам его прощальный привет – ведь он не знает вашего языка.
– Но неужели он пойдет назад ночью? – воскликнула Анджела. – Ведь это же так далеко!
– Сейчас полнолуние.
Пастух, очевидно, догадался, о чем идет речь, и его освещенное фонарем лицо расплылось в веселой улыбке.
Путешественники хором начали его благодарить. Они протянули ему серебряную монету, зная, что здесь, в горах, любые деньги – уже богатство. Но пастух только покачал головой и снова улыбнулся. Затем, поклонившись им и попрощавшись с обитателями деревни, он повернулся и скоро исчез в темноте.
Путешественники ночевали в доме одноглазого, который пользовался в деревне всеобщим уважением, потому что когда-то был моряком и побывал даже в Венеции и Сицилии. Хотя жена отца Николая искусно перевязала рану Монтано, после долгого дня ходьбы по жаре она вновь разболелась. Гостеприимный хозяин переменил повязку, а затем, угостив их простым, но обильным ужином и подробно обо всем расспросив, постелил им постели, и скоро они уже спали крепким сном усталости.
На другой день они отправились в путь еще на заре. Хотя они проснулись очень рано, их хозяин Милош уже был готов, и за его великолепным алым кушаком торчал кинжал с серебряной рукояткой. Они вновь повернулись спиной к морю и начали карабкаться по крутым склонам.
Горы здесь уже не были такими бесплодными. Во многих местах они заросли вереском, и Алан вдруг с тоской вспомнил родные йоркширские пустоши. Вокруг цвели голубой тимьян и мята, наполнявшие воздух сильным благоуханием, когда их топтали неосторожные ноги. Звонко трещали невидимые цикады, а пестрые бабочки то садились на цветы, то снова взлетали, кружась в воздухе.
Иногда между двумя вершинами позади мелькала ослепительная синь моря, а впереди и по бокам громоздились горы – бесконечные горы всевозможных цветов: зеленые там, где росла трава или кусты, золотистые, бурые или серые там, где ничего не росло, лиловые вдалеке и все испещренные белыми пятнами еще не растаявшего снега..
Ни Монтано, ни Милош не замечали окружающей красоты. Это не удивило Алана. Ему редко приходилось встречать людей, которым нравились бы горы и их дикое величие – они были просто помехой, да к тому же еще опасной. По мнению таких людей, только безумец мог отправиться в горы с единственной целью полюбоваться А открывающимся оттуда видом. Но теперь, разговаривая с Анджелой, Алан убедился, что он не одинок в своей странной любви к горам.
Там, где позволяла ширина тропы, они шли парами – Милош и Монтано обменивались воспоминаниями о кораблях и море, а Анджела и Алан болтали на самые разные темы или восторженно цитировали отрывки из приходивших им на ум греческих стихотворений.
– Этот пейзаж напомнил мне прелестные строки Алкмана, – сказала Анджела. – Ты помнишь?
– Еще бы! А эти его стихи:
Ведь правда, так и кажется, что вон на той снежной вершине собрались боги – и Зевс, и Гера, и Афина, и все остальные – и пьют там свой нектар?
– Если бы я не знала греческого языка, – воскликнула Анджела, – как это было бы ужасно!
– Однако его не знает почти никто в мире.
Монтано, не слишком хорошо понимавший, о чем они говорят, но уловивший несколько слов, обернулся и сказал:
– Не понимаю, что вам за охота без конца говорить про греков. Видел я нынешних греков – люди как люди. Неужто их древние мертвецы были лучше?
Молодые люди возмутились и попробовали его переубедить. Но ни стихи, ни философские диалоги не произвели на капитана ни малейшего впечатления.
– Заумь какая-то! – заявил он. – Может, кому-нибудь это и нравится, да только не мне. Я тут не вижу смысла.
– Я знаю стихотворение, которое, наверное, придется тебе по вкусу, – заметила Анджела с лукавой улыбкой, – хотя автором его был грек Гиппонакс.
– И слушать не хочу!
– Всего две строчки:
