– Они не нападут на нас? – спросил Алан у Монтано. – Ты понимаешь, что они говорят?

– Я знаю десятка два здешних слов, – рассеянно ответил капитан. – Моряк поневоле учится многим языкам.

Он, не отрывая глаз, смотрел на свой гибнущий корабль. Шпангоуты торчали, как обугленные ребра, и борта догорали над самой водой. Вокруг плавали обломки, и местные жители уже начали вылавливать их. В воздухе, как серые снежинки, кружили хлопья пепла.

Однако капитану не пришлось служить толмачом. На берег неторопливо спустился бородатый священник – достоинство не позволило ему, подобрав рясу, пуститься бегом вслед за своими прихожанами, и, хотя, как и все служители православной церкви, он не изучал латыни, оказалось, что он легко и свободно говорит по-гречески. Белокурые волосы Алана его очень удивили, и он удивился еще больше, узнав, что юноша – англичанин. Алан поспешил объяснить, что Анджела – тоже английский юноша и не знает никакого другого языка, кроме английского. Тут Анджела бросила на него негодующий взгляд и гневно спросила по-латыни, не желает ли он, чтобы она вообще молчала. Алан ответил, что вовсе не хочет мешать ее участию в беседе, но чем меньше она будет разговаривать в присутствии посторонних, тем легче ей удастся скрыть, что она не юноша. Анджела возмущенно фыркнула, забыв, что благовоспитанной девице подобает сдержанность.

– Вы должны извинить мою паству, – сказал отец Николай, указывая на мужчин, собиравших обломки. – Край тут бедный, а нас к тому же грабят пираты, как они ограбили вас, и еще турки. До леса отсюда далеко, и каждый кусочек дерева – для нас большая ценность.

– Пусть берут все, что сумеют добыть, – сказал Монтано, когда Алан перевел ему слова священника. – «Дельфина» больше нет. Я остался без корабля. – И, повернувшись спиной к заливу, он последовал за священником, который вызвался проводить их в деревню.

Это и правда была бедная деревушка – на крутом обрыве над рекой лепилось с полсотни побеленных хижин. Под обрывом, там, где зимние разливы нанесли слой плодородной земли, виднелось несколько узких, тщательно обработанных полей; на них уже созревала рожь. Выше по обрыву стояла маленькая церквушка, такая же простенькая и беленая, как и хижины, но с неожиданно высокой колокольней, которая, как они узнали позже, служила не столько приютом старому надтреснутому колоколу, сколько сторожевой башней.

Отец Николай жил в хижине рядом с церковью, и на ее пороге их встретила добродушная старушка – его жена. Но она только ласково улыбалась им, так как не знала никаких языков и не могла даже поздороваться с ними. Увидев ее, Алан сперва даже немножко растерялся: он был католиком, а католическим священникам жениться запрещалось. Но он тут же вспомнил, что у православной церкви правила совсем иные.

Как ни бедна была деревушка, гостеприимство ее жителей поистине не знало предела. Трете чужестранцев были гостями священника, и против этого никто не спорил, однако каждый собирался попировать с ними и торопился принести свою долю угощения. Не прошло и получаса, как на вертелах уже жарились целые бараны. Один рыбак принес форель, другой – морскую рыбу, а женщины притащили довольно тощих кур. Они принесли и большие миски с мягким кисловатым сыром.

Не были забыты ни вино, ни музыка. Несколько мужчин явились с однострунными гуслями, напомнившими Алану старинные деревенские лиры, которые он видел у себя на родине, в Йоркшире.

По-видимому, деревня решила отпраздновать это редкое событие. В маленькой хижине отца Николая могло поместиться не больше тридцати человек, и остальные устроились в чистеньком дворике, иногда заглядывая в дверь, чтобы еще раз посмотреть на чужестранцев, прибывших из-за моря, а все остальное время с удовольствием болтая о собственных делах в тени олеандров.

В хижине, когда жаркое было готово, почетным гостям подали невысокие табуреты. Алан и его друзья попытались сесть на них, но оказалось, что они ошиблись: на табуретки полагалось опираться локтями, сиденьем же служил глиняный пол. Они уселись, как требовал обычай, и начался пир. Еда заняла не больше двух часов, но еще долго после наступления темноты пирующие продолжали пить вино, слушать музыку и танцевать.

Алан очень обрадовался, когда гости после долгого дружеского прощания наконец начали расходиться и священник сказал:

– Вы, наверное, хотите отдохнуть.

Он проводил их в соседнюю комнату, служившую спальней. В ней не было никакой мебели, но деревянный пол был чисто вымыт. Они уже подумали, что им придется спать прямо на полу, но отец Николай поднял фонарь повыше и показал им свернутые овечьи шкуры, которые висели на стене. Он помог им устроиться, а потом расстелил оставшуюся овчину в свободном углу для себя и своей жены. Но Алан заснул прежде, чем он успел погасить фонарь.

На следующее утро они проснулись поздно и тут же начали обсуждать свои дальнейшие планы.

– Попробуем добраться до Рагузы, – сказал Монтано. – Оттуда вы можете продолжать свое путешествие, как и собрались. А мне надо будет явиться к венецианскому посланнику, рассказать, что случилось, и найти корабль, отправляющийся в Венецию.

– Рагуза? – Священник, услышав знакомое название, махнул рукой в сторону гор. – Путь туда долгий, и дорогу найти нелегко.

– Спроси его, не согласится ли отвезти нас туда кто-нибудь из рыбаков, – сказал Монтано.

Отец Николай объяснил, что это невозможно, – им придется добираться по суше, но он подыщет им хорошего проводника до следующего селения.

– Проводника? – повторила Анджела. – А зачем нам нужен проводник? Рагуза находится на берегу моря, и мы тоже. Рагуза лежит к югу отсюда. Надо только следить, чтобы море было все время справа от нас, и…

– Моя милая… милый, хотел я сказать, – ласково заметил Алан, – быть может, ты вспомнишь, какой здесь берег. Он весь изрезан, и если мы пойдем, огибая каждый залив и каждую бухту, то будем идти еще на рождество…

– Ну ладно, ладно, замолчи!

Был уже полдень, когда явился проводник – дюжий молодой пастух, дружески им улыбнувшийся. Поскольку ему приходилось пускать в ход эту улыбку каждый раз, когда он хотел выразить свою симпатию к чужеземцам, языка которых не знал, у него, должно быть, в конце концов очень устали губы.