плаче чувствуется сильнейшая усталость, словно силы уже на исходе. Виктория женским чутьем тоже поняла, спросила резко:

– На этом судне есть взрослые?

Подростом ответил нагло:

– А ты чё… тебе больше всех надо… сука…

Олег шагнул вперед, хлестнула пощечина. Из разбитых губ парня брызнула кровь.

– Мы не полиция, – предупредил Олег. – Зачитывать права не будем. Не понравишься, сразу за борт. С камнем на шее, понял?

Парень вздрогнул, вытер кровь тыльной стороной ладони, ответил пугливо, чуточку протрезвев:

– Есть отец… Но он ужрался, там внизу спит. А мы с сеструхой поймали рыбки… сейчас жарим и… сами жаримся.

Виктория переспросила:

– Жаримся? Как это?

Олег пояснил с каменным лицом:

– Трахаются. Так говорят в этом регионе.

Она поморщилась только на миг, спросила резко:

– Кто плачет?

Парень заколебался, Олег выразительно сжал пальцы в кулак, и парень сказал быстро:

– Младшая сестренка.

– Что с нею?

– Болеет, – ответил он неохотно.

Виктория спросила:

– Чем?

Он сдвинул плечами.

– А кто знает? Болеет, и все. Нас было девять, я старший… шестеро умерли.

Виктория, не говоря ни слова, быстро спустилась вниз. Парень, уже не страшась Олега, хоть тот и разбил ему рот, поспешно поднес к губам бутылку виски, жадно припал к горлышку. Огромный кадык несколько раз дернулся, послышалось бульканье. Оторвавшись с немалым облегчением, жестом предложил приложиться Олегу, тот с непроницаемым видом покачал головой. Похоже, принимает Викторию за знатную даму, а Олега за телохранителя, хорошо, пусть так и будет.

Через несколько минут Виктория поднялась, держа в руках ребенка лет пяти, девочку, жалобную, исхудавшую, каких по телевидению показывали умирающих от истощения ангольских беженцев. Руки и ноги кажутся тонкими палочками, коленные и локтевые суставы непомерно вздуты, как утолщения на стеблях бамбука, ребра выпирают, все тело покрыто отвратительной красной сыпью, а на лице еще и язвы. К гноящимся глазам то и дело пристраиваются мухи, Виктория отмахивалась от них с раздражением и злостью.

– Она умирает! – вскрикнула она обвиняющее. – Там в каюте спит пьяный боров, синий от перепоя… Ребенок охрип от крика!.. Сестра тоже пьяная настолько, что ничего не видит, не понимает… Олег, это ужасно, ей не больше десяти!

Олег буркнул:

– А у этой какая-то сыпь. Не заразись.

Девочка плакала все тише, вся красная, покрыта волдырями, губы полопались от жара, в темных струпиках засохшей крови. Виктория повернулась к парню, тот с философским видом, раз уж не может прогнать незнакомцев, снова приложился к бутылке и тянул крепчайшее виски, как теленок сосал бы сладкое молоко.

– Как вы можете! – закричала Виктория. – Девочка может умереть!

– Не умрет, – равнодушно ответил подросток. – Она уже неделю так… Было хуже.

– Еще хуже?

Едва ворочая языком, он подтвердил:

– Она… была… синяя, хи-хи!.. Как член девственника.

Виктория задохнулась от возмущения, оглянулась на Олега, потребовала:

– Мы должны немедленно ее в город!

Он подумал, посмотрел на солнце:

– Как? Их шлюпка не доползет к берегу и до утра.

– На твоей яхте, – сказала она решительно, незаметно перейдя на «ты». – У ребенка, полагаю, временное улучшение… если это улучшение. Возможно, у нее уже нет сил бороться. Потому и не кричит, а только плачет.

Он поморщился, оглядел загаженную лодку. Из раскрытой двери, откуда Виктория вынесла девочку, удушливый смрад грязных тряпок, остатков разлагающейся еды, роем вылетают толстые жирные мухи, все блестяще-зеленые, как жуки-бронзовки, настоящие мухи-падальщицы, помойные мухи, мухи городских свалок.