Мои гости отваливают через два дня, уже купили билеты. Но мне и этих двух дней жалко. Могу не работать неделями, но выводит из себя, когда не работаю по чьей-то чужой вине. Так и кажется, что именно в это время написал бы лучшие страницы. Особенно, если сижу на каком-нибудь дурацком застолье, когда не понимаешь: именины или похороны отмечают, все одинаково, Восьмое марта или Первомай. Мысли только о том, что щас бы домой за комп, сразу бы начал писать, творить, как раз жажда…

Такое даже с бабами. Идешь за ней с налитыми кровью глазами, гормоны при каждом шаге из ушей выплескиваются, а потом, еще не слезая с нее, но разом протрезвев, думаешь с тоской: ну что за идиот, тащился в такую даль?.. Ради этих двадцати минут? Теперь полтора часа добираться взад. Да и не ринешься сразу, надо из вежливости хотя бы выслушать ее болтовню, чаю попить, потом еще разок, и рвать когти домой, скот спинномозглый. Вот приеду, сразу сяду писать…

Фигушки. Доберешься за полночь, выжатый, сразу в постель и копыта в сторону.

На сегодня с подачи Кристины у меня встреча с режиссером. Через два часа я должен быть в ЦДЛ, Центральном Доме литераторов. Разговор пойдет о мультсериале. Если честно, то потащусь туда только ради Кристины, не хочу разочаровывать. Сумма, правда, светит немалая, но я и так получаю достаточно, чтобы не думать о деньгах, а с Биллом Гейтсом мне все равно не соревноваться по толщине бумажников. При той скромной жизни, что я веду, как-то без разницы: получаю в год сто тысяч или двести. Квартира есть, машина есть, дачи не надо – не люблю, в одежде непривередлив, в еде тоже, хотя, ессно, покупаю лучшее из того, что есть поблизости в Южном Бутово. Здесь район дорогой, в основном селился высший свет, дома элитные, публика «чистая»…

– Барбос, – сказал я строго, – в твоей миске полно еды. В другой – вода. Игрушки по всей комнате. Если двери обдерешь… или туфли изжуешь – шкуру спущу!

Звякнул телефон, мои гости сообщили, что уже подъезжают, будут через полчаса. Я с преувеличенным вздохом сообщил, что, увы, успею только встретить их и распахнуть холодильник… а потом убегаю на службу. Да, я хоть и вольный писатель, но еще и на службе…

Выглянул в окно, прохожих мало, хотя это Москва, город-вокзал, редких москвичей от приезжих отличаешь прежде всего по одежде. Можно сказать даже, по ее отсутствию. С моей легкой руки уже два года считается высшим шиком появляться на улице обнаженными до пояса. Сперва на это решались только раскованные девочки, потом рискнула одна из молодых киноактрис, которой недоставало скандальной популярности, а по ее примеру уже больше половины женщин появлялись в общественных местах с обнаженной грудью.

А сейчас, когда такая жара, то и немолодые женщины, у которых высохшие груди болтаются до пояса, без всякого стеснения ходят из магазина в магазин без, как говорится, всякого топа.

Ноутбук запищал, я ткнул в эникей, на экране тут же выскочил желтый конвертик. Я привычно кликнул, ракрылся текст письма, в конце каждой строки плясали, подмигивали и корчили рожи смайлики. Экран отслеживал мой взгляд, потому цвет менялся от стандарта к старинному пергаменту, изъеденному по краям мышами, а потом внезапно вспыхнул по краям алым огнем. Я инстинктивно заторопился читать, но это оказалась всего лишь шуточка Благовещенского: огонь полыхал по краям страницы, а пергамент, превратившийся в не менее старинный папирус, трещал, скукоживался, почернел от жара, но текст оставался цел.

Я движением пальца поменял разрешение, лист уменьшился, зато стал виден целиком. Благовещенский вообще-то пишет немыслимо длинные в наш чатовый век письма: по странице, а то и две. Ведь можно просто связаться по видео и переговорить, но в чем-то я сам предпочитаю письма: можно отгранить слова, фразы, где-то углубить, где-то усилить, сместить акценты, что в живом разговоре проскочат незамеченными.

Звякнул сигнал вызова, я дал «добро», на экране возникло улыбающееся лицо.

– Ну чо, – сказало лицо злорадно, – попался?

– В чем? – спросил я.

– В серийности, – сказал Благовещенский уличающе. – Кстати, чего аську не поставишь?

– Не люблю чаты, – ответил я. – А при чем тут серийность?

– К аське не при чем, – согласился он. – Вот твой «Долгий рассвет» разве не продолжение «Быстрого заката»?

– Ну?

– Хвост гну, – откликнулся он бодро, – дуга будет! А перед «Быстрым закатом» у тебя был романище «Колдун Изарды», там начало «Быстрого заката»! Это получается целая серия!

Я сдвинул плечами.

– Ну, получается так получается. И что?

Он сказал с презрением:

– Но ведь серийность – это халтура! Настоящие писатели не унижаются…

Он еще некоторое время говорил, но я уже не слушал. Говорит вроде бы правильно, но только «вроде бы». А так начать хотя бы с того, что серийность изобрели не мы, писатели. Серийность вошла в жизнь намного раньше, скажем, с эпохой телевидения. Серийные телепередачи: новости, любимые сериалы – формируют жизнь простого человека. Он бежит с работы, чтобы успеть к началу сериала или футбольного матча, выходит покурить во время рекламных пауз, а вместе с ним выходят на балконы или в коридоры миллионы таких же, как и он, простых и даже очень простых, они одновременно с ним выключают телевизор после определенной телепрограммы и укладываются спать. Можно увидеть, как в домах практически одновременно гаснет свет.