Залешанин с удивлением качал головой. Мальчишка, который страшился колдуна до поросячьего визга, сам напрашивается в помощники? Хотя дед, если присмотреться, не так и страшен. Может быть, в самом деле только бобер.

— Ты уверен? — спросил он все еще с сомнением. — Может быть, из тебя получился бы герой! Ездил бы по дорогам, бил встречных по голове.

Старик чему-то хмыкнул, глаза блеснули весело, но переубеждать не стал, заметил только назидательно:

— Для подвигов надо иметь сложение, а у него везде… вычитание.

— Кости есть, — возразил Залешанин, — а мясо нарастет.

— Гм, жаль. У мальчонки умные глаза. Может быть лучше будет не героем… а умным?

Мальчишка поворачивал голову то к одному, то к другому. Наконец сказал серьезно:

— Я останусь.

— Здесь лес, — предостерег Залешанин. — Я даже не знаю… Правда, если обучить ставить в печь пустые горшки, а вытаскивать полные…

Старик скупо улыбнулся:

— У мальчишки доброе сердце. И чистое. Он научится многому. И быстро.

Залешанин поклонился:

— Спасибо. За все спасибо.

— И тебе… но помни о грядущем дне.

Плечи Залешанина передернулись. Кивнул, не в силах выдавить слово из перехваченного внезапным страхом горла, попятился, пихнул задом дверь и вышел на яркий солнечный свет.

Конь щипал траву уже почти под самыми стенами, словно подслушивал или заглядывал в окна в надежде, что старик загрызет его хозяина и не надо будет никуда уходить с этой поляны.

— Размечтался, — буркнул Залешанин.

Конь печально вздохнул, а хозяин набросил ему на спину потничек, тяжелое седло, затянул ремни, конь на всякий случай надул брюхо, но Залешанин так же привычно двинул кулаком, и конь послушно выпустил воздух. Не прошло и не очень-то старался. А прошло бы — скакал бы легче, дышал вольнее, а что седло сползло бы набок, а всадник на скаку сверзился бы, то это его забота. Каждый за себя, не зевай…

Старик вышел на крыльцо, снова приложил ладонь козырьком к глазам. Залешанин вспрыгнул в седло, уже оттуда спросил:

— А по звездам мою судьбу не видно? Чтоб уж наверняка?

— Рылом не вышел, — буркнул старый волхв.

— Чего так, дедушка?

— Дорасти сперва. Пока что звездам рановато замечать такую малость.

Залешанин повернул коня, вскинул руку в прощании. На крыльцо внезапно выскочил мальчишка. Он тоже помахал обеими руками, вдруг скрылся в темном проеме. Залешанин пустил коня шагом, когда сзади нагнало звонкое шлепанье босых ног.

Мальчишка держал обеими руками Петьку:

— Возьми! Ты забыл.

Залешанин с удивлением посмотрел на птаху:

— Это ты мне?

— Я ж тебе подарил, — напомнил мальчишка. — Забыл?

— Ну, — промямлил Залешанин, это был не столько подарок, сколько… — Мне показалось, что ему будет лучше с вами.

— Не знаю, — ответил мальчишка серьезно, — но нас остается двое, а ты — один. А одному плохо, знаю… Когда вернешься, когда будет много людей, подаришь…

Залешанин с сомнением посмотрел на нахохленную птаху. Петька переступил с лапы на лапу, каркнул скрипуче:

— Вперед!.. На ны!.. Князю слава, вам — хвост собачий!

Залешанин засмеялся:

— Поехали, Петька. Мы с тобой еще подружимся.

Он чувствовал себя порой князем, порой круглым дураком. И все потому, что на плече теперь сидел, крепко вцепившись когтями в плотную кожу душегрейки, этот диковинный зверь в перьях. Князем, потому что у него такая птаха, все-таки Жар-птица, с какой стороны не погляди. Немножко чувствовал себя удалым сокольничим, ибо у птахи такой хищный клюв, что у орла помельче. Пожалуй, орла заклюет, ежели встретятся в небе… Ну, а дураком ощущал себя опять же потому, что едет через дикие места, тут даже зайцы не такие, а везет птаху, которой место в золотой клетке, где она должна жрать золотые орехи с алмазными ядрышками!

На привалах Петька просыпался, летал над поляной, плескался в ручье, сам находил себе ягоды и орехи, как будто простая простолюдная птица, а если не находил, бесцеремонно клевал из руки Залешанина