красным хохолком на голове, пурпурными перьями в хвосте, изумрудно зелеными на крыльях. И толстая, как сытый кот, а клюв загнут так хищно, что и орел воззавидовал бы…

Он замер, мальчишка что-то сказал, Залешанин зашипел:

— Тихо!.. Не спугни жар-птицу!

Мальчишка сказал сквозь слезы:

— Какая это жар-птица? Это Петя.

— Что за Петя? — прошептал Залешанин, боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть диковинную чудо- птаху.

— Имя такое… В Царьграде пети — это, по ихнему, любимцы. Да не жар-птица это… Там их как ворон, по всем деревьям гнезда вьют, на всех мусорках сидят, роются…

Залешанин, раскрыв рот, слушал мальца, что видывал так много, а сам поглядывал на дивную птаху, которая в дальних странах, оказывается, за место ворон да галок.

— А как ты его поймаешь?

Мальчишка всхлипнул, вытер слезы:

— Зачем ловить… Петька, поди сюда!

Он вытянул руку. К изумлению Залешанина, птица в самом деле вспорхнула, от взмаха дивных крыльев у него сердце екнуло от счастья, что узрел такую дивную красоту, будет о чем рассказывать, а птаха сделала в воздухе полукруг, но опустилась не на руку — мол, не ловчий сокол! — а села на плечо мальчишки, что-то сердито застрекотала в ухо, требовательно дергая горбатым клювом за розовую мочку.

— Ишь… — только и выговорил Залешанин, больше не нашелся, что сказать, только смотрел как жар- птица, выговаривает мальцу, а на пришельца подозрительно поглядывает то одним глазом, то другим.

Мальчишка сказал:

— Мне подарили еще в Киеве! Сама дочь одного боярина подарила. Красивая! Очень красивая. И добрая. Меня тогда побили, я плакал, а она мне дала леденцов, а когда я все еще плакал, то подарила эту птицу. Ее еще ругали: мол, дорогой подарок оборвышу! А она отмахнулась.

Залешанин недоверчиво покачал головой:

Что-то я не видел, чтобы по Киеву такие раскрашенные вороны порхали. Да и в лесах наших стаями не летают…

— Правда! Ей привезли из заморских стран. Из Багдада, страны чудес. Я даже видел того купца, Рыломордом его дразнили…

Сердце Залешанина застучало чаще. Охрипшим голосом спросил:

— А где в Киеве?

— Ближе к Борическому взвозу, — ответил мальчишка после раздумий. — Там красивый такой терем…

— У всех бояр терема богатые, — сказал Залешанин. — Какие его приметы?

— Ну… богатые ворота…

— Понятно, дальше ворот не пустили. А скажи, глаза у той боярской дочери серые?

Мальчишка кивнул:

— Да, серые… И лента в косе.

— Ленты тоже у всех, — сказал Залешанин, но сердце стучало все возбужденнее. — Брови темные, а слева у виска родинка… Так?

Мальчишка кивнул, погладил птаху по голове, всхлипнул, вздохнул глубоко-глубоко. На не детски серьезном личике снова проступило озабоченное выражение. Он пытливо посмотрел на Залешанина.

— Возьми, — сказал он и протянул птаху Залешанину.

— Ты чего? — отпрянул Залешанин.

— Возьми, — повторил мальчишка просто. — Ты ж все равно отберешь.

— С чего ты взял?

— Вижу.

Залешанин ощутил, как волна жара прокатилась по телу, залила лицо, а уши запылали как факелы. Мальчишка в самом деле угадал. Видать, поскитался по дорогам, навидался людей всяких, разных.

— Да ладно, — сказал он, осердясь в самом деле, — с чего ты взял, что я заберу только твою птаху? Я и тебя беру.

Мальчишка отшатнулся, в глазах мелькнул страх:

— Меня?

— Да. Негоже тебе здесь оставаться. А мой конь двух вынесет, а не то что… одного с четвертинкой… В ближайшей веси найдем добрых людей. Может даже совсем бездетных.

Мальчишка вперил в него взгляд полный такой горячей благодарности, что от неловкости Залешанин ощутил, как покраснела даже спина. Не успел подняться, как мальчишка поймал его коня, подвел, остановился справа, держа повод, голубые серьезные глаза смотрели выжидательно.

Залешанин усмехнулся: