амбары, чуть дальше виднеется крыша трехповерхового терема. Из построек выходили люди, вытирали руки о кожаные передники, смотрели ожидающе. Из окон выглядывали любопытствующие бабы и дети.
Один из мужиков лениво направился в его сторону. Не отрывая взора от Залешанина, цыкнул на псов, те оторвали задницы от земли, кое-кто нехотя попятился, но все смотрели и облизывались, скоро ли позволят вцепиться этому… в глотку.
— Откуда? — спросил мужик.
Залешанин чуть осмелел:
— Конь подо мной сейчас упадет… Может быть, мне позволят наконец сойти на землю и хотя бы отведать водицы?
Мужик оглядел коня с сочувствием:
— Да, заморил… Поводи во двору, пусть остынет. А то запалится, если сразу к колодцу… А потом и ты можешь напиться. После коня.
— Благодарю, — буркнул Залешанин. — Какой добрый народ, древляне!
— Мы такие, — согласился мужик гордо. — Последнюю рубашку с себя для гостя! Да что рубашку, шкуры снимем. За что боги нас и любят.
Залешанин спрыгнул, расседлал коня, свалив тяжелое седло на землю, так как не сказали, куда нести, а помочь никто не вызвался, повел коня по двору. Псы неотступно следовали сзади, а мужик остался, следил из-под нахмуренных бровей.
Когда Залешанин проходил мимо, спросил, словно невзначай:
— Искоростень отстроился, любую осаду выдержит. Не хазар опасаетесь?
Мужик поколебался, но Залешанин не был похож на княжеского дружинника, все же ответил уклончиво:
— А хоть хазары, хоть торки… хоть кто. Свое надо держать на запоре.
— Понятно, — ответил Залешанин.
«Хоть кто», это, конечно же, кияне. Не столько сами кияне, как захватившая Киев чужая дружина, что еще при деде нынешнего князя, князе Игоре, начала налагать дань на окрестные племена. Наложила и на древлян, а когда дружину Игоря истребили, а самого страшно казнили, разорвав деревьями, его жена Ольга явилась с еще большим войском, сумела взять и сжечь Искоростень. Правда, дань уменьшила. Но все же Киев далеко, мало ли что там… Могут и сами друг другу глотки порвать. А явятся с войском, то в этот раз Искоростень уже не тот, голубей да воробьев во всем граде ни одного не отыщешь!…
Залешанин жадно хлебал жидкую похлебку, вокруг весело стучали ложки, кто уже выскребывал со дна пригоревшую кашу, кто шумно хлебал древесный квас, на него смотрели во все глаза, чужаки здесь бывают явно редко.
Залешанин старался держаться незаметно. Веяло злом, тут бы поскорее отужинать да лечь спать, лучше бы подле коня, а они пусть остаются со своими обычаями, обособленностью, ему это все до одного места.
Он допил квас, торопливо встал, поклонился всем, но когда пробирался между лавок, ощутил, как в челядную вошел кто-то сильный и властный. На загривке поднялись волосы, он ощутил, как напряглись мышцы, а внутри зародилось и пригасло до времени злое рычание.
Не оглядываясь, дошел до двери, облегченно вздохнул. И тут негромкий голос произнес:
— Исполать тебе, чужестранец.
На крыльце стоял человек, при взгляде на которого Залешанин сразу понял, почему здешний народ зовут древлянами. Среднего роста, но чудовищно коренастый, руки как ветви дуба, ноги словно старые стволы, даже лицо будто ожившая кора столетнего дуба: суровое, коричневое, в глубоких резких морщинах. Глаза, похожие на жуков-древоточцев, прячутся под наплывами мощных надбровных дуг. Пахло живицей, листьями, чувствовался кисловатый аромат муравьиной кислоты.
— И тебе того же, — осторожно ответил Залешанин. Он вежливо поклонился. — Я только заблудившийся путник. Ваших дел не касаюсь, выведывать не выведывал… Сейчас засну, где укажут, а с восходом солнца уеду…
Человек сказал так же негромко, но в голосе чувствовалась сила и врожденная привычка повелевать:
— Выведывальщика не допустили бы даже до ворот.
— Разве по мне угадаешь? — спросил Залешанин невольно.
— А чьи, по-твоему, волки тебе перебежали дорогу? А чья сова летала над тобой на распутье? А кому ты бросил ломоть хлеба?.. Мы знаем о тебе больше, чем ты думаешь. Может быть, даже больше, чем знаешь о себе сам. Следуй за мной, чужак.
Залешанин в замешательстве произнес осторожненько:
— Мне бы на сеновал или еще куда…
— Потом, — отрезал человек. — Тебя сейчас желает видеть наша светлая княгиня.
Залешанин спросил осторожно:
— Княгиня Огневица?
— Светлая княгиня, — поправил мужик строго. Залешанин потупился, ибо назвать светлого князя просто князем, значит оскорбить, ибо князь правит только своим племенем, а светлый — объединением племен, где у каждого свой князь. — Меня зовут Черный Бук, я управитель княжеского хозяйства. Отряхнись, смочи волосы, а то торчат как… не знаю у кого. Светлая княгиня не любит!
И когда шли через двор, он чувствовал себя голым на перекрестье десятков пар глаз.
