ведрами воды наготове, спешно заливают, другие поднимают снизу на веревках полные ведра, а третьи торопливо зачерпывают в колодезях. Самые сметливые, намочив тряпки, быстро и ловко прихлопывали пламя.

И все-таки то в одном месте, то в другом раздавались крики, туда устремлялись мужики с баграми, растаскивали горящие сараи, мастерские, торговые лавки. От жары слезились глаза, вспыхивали волосы.

Стрелы долетали даже до стен старого города, там загорелся дом Окоема. Прибежали, сообщили, но верховный жрец, чьи люди и младшие жрецы гасили пожары вблизи городской стены, лишь посмотрел хмуро в сторону своего дома, скрипнул зубами, сказал с яростью:

– Мой дом – Гелония!..

Олег услышал, оглянулся, в самом деле огромный дом Окоема стоит несколько в стороне от других, ветер дует от них, пожар не перекинется. А что верховный жрец приносит свой дом в жертву, то… что ж, так и должен поступать человек.

Жаль только, что так поступает редко.

В трех шагах от него стоял, широко расставив ноги, Скиф. Лук в его могучих руках сгибался и разгибался беспрерывно, тетива звенела, а стрелы исчезали, едва появившись. Справа и слева от него точно так же звонко щелкали тетивы. Стрелы срывались со злым комариным звоном. По всей стене лучники, стоя плечом к плечу, быстро-быстро натягивали луки, стрелы уходили по дуге вниз, а там, в плотной массе всадников с огненными стрелами, падали сами всадники, а раненые кони, обезумев от боли, с диким ржанием начинали метаться по полю.

Один, потом еще двое стрелков на стене вскрикнули, выронили луки. Одного горящая стрела поразила в горло, одного в плечо, третьего в грудь, но эти стрелы попали из-за недолета, а пока агафирсы стремились перебросить горящие стрелы через стену подальше в город.

Стрелки со стен били их торопливо, безжалостно. Агафирсы подошли слишком близко, все как скот на бойне, огненных стрел все меньше…

Скиф покосился на Олега, прокричал зло:

– Даже я, паршивый стрелок, набил их уже целую кучу!..

– Много вдов будет в стране Миш, – согласился Олег. – Будет плач и слезы…

Все новые и новые всадники неслись к городу, останавливались, выпускали стрелы, если успевали: на стенах города, где перестали ждать штурма, бросали копья и хватались за луки. Скиф думал, что это никогда не кончится, как вдруг всадники начали пятиться. Только сейчас он заметил, что уже все поле перед стенами покрыто трупами. На некоторых горит одежда, подожженная собственными стрелами.

На стенах кричали яростно, рой тяжелых стрел несся со злобным жужжанием. Устрашенные агафирсы начали поворачивать коней, видно было, как взмахивали руками, роняя поводья, сползали под копыта собственных коней.

Прошел час, и от агафирсов прибыл глашатай. Протрубил в рог, требуя внимания, закричал трубным звенящим голосом, который услышали по всей стене:

– Великий Агафирс предлагает перемирие!.. На два часа.

Скиф поинтересовался:

– Только на два? Зачем?

– Мы заберем раненых и убитых под стенами, – ответил глашатай с достоинством. – Чтобы предать их земле с почестями.

Скиф открыл уже рот, чтобы согласиться, но Олег с такой силой ткнул его в бок, что Скиф охнул и поперхнулся. Олег зло гарнул:

– Передай, что перемирия не будет!

Скиф ахнул, а глашатай тоже, казалось, онемел от такой великой наглости и дерзости. После паузы крикнул с великим изумлением:

– Ты не понял?.. Это для того, чтобы забрать павших.

Олег ответил зло:

– Это ты не понял! Это война, а не воинские игры. Пусть тем, кто пал, вороны выклюют глаза, а волки ночью выжрут внутренности. А раненые пусть мрут в муках, ибо они знали, на что шли.

Глашатай уехал, он все оглядывался с изумлением. Скиф спросил напряженно:

– Я что-то не понял. Какая-то хитрость?

Олег зло огрызнулся:

– Какая хитрость! Наоборот, никаких хитростей. Пусть все будет как есть. Неприукрашенно. Не будем войну превращать в красивое зрелище! Если соблюдать правила, если воевать в красивых костюмах и с улыбками на лицах, то сама война вроде бы и не ужасное дело. Совсем не ужасное, а так, что-то вроде веселого, хоть и чуть грубоватого зрелища. Самую малость грубоватого. А вообще-то красиво. А противники полны уважения друг к другу, раскланиваются… Дурь! Это война, на которой людей и скот убивают, поля и дома жгут, колодцы засыпают. И не надо это зло приукрашивать, понял? Пусть эти мрут… пусть кричат, пусть мое сердце от их криков разорвется, но зато кого-то это устрашит, и в новую войну не ввяжется!

Скиф отодвинулся с отвращением.

– Ну, ты и чудовище…

– Пусть буду чудовищем я, – ответил Олег с мукой, – но только бы прекратились войны!

– Никогда, – ответил Скиф твердо, – никогда не прекратятся! Это благородное дело мужчин. Это победа, это честь, это слава, это мужество воочию. Нет, никогда я тебя не пойму… К счастью, наверное.

Но отменять это бесцеремонное распоряжение не стал, чего опасался Олег. Весь остаток дня раненые стонали под стенами, кричали, проклинали, вопили жуткими голосами. Несколько раз агафирсы пытались вывезти хотя бы тех, кто подает голос, но со стен по твердому приказу Олегу таких убивали стрелами.

Когда новых убитых стал почти столько же, сколько и погибших стрелков из лука, часть гелонов начали поговаривать, что вообще-то этот красноголовый чужак прав, врагу надо наносить как можно больше урона, а раз уж приперла под стены такая сила, то тут не до раскланиваний. Но даже такие все равно смотрели на красноволосого человека как на отвратительное чудовище и брезгливо отодвигались, когда он проходил мимо.

Агафирсы мужественно дрались за то, чтобы вынести раненых. Сам Агафирс привел два отряда человек по сто, одни выносили раненых, а другие обстреливали лучников на стенах. Гелонов было убито трое, а семеро ранено, но трудно, стоя на открытом месте, попасть в того, кто стреляет из-за укрытия, а стрелки со стен усеяли телами новых отважных все пространство вокруг крепости.

На этот раз уже половина защитников города говорила, что красноголовый мудрец, хоть и чудовище, но воинскую уловку придумал хорошую. Подлую, нечестную, но хорошую. Старых раненых вынесли, но зато новых добавилось вдвое больше!

«Пусть чудовище, – думал Олег тоскливо, – пусть что угодно, но пусть война будет такой, какая есть: подлая и нечестная вся. С благородными ритуалами или без, но она – война».

Солнце медленно распухало, увеличивалось, сползало к темно-красному краю земли. Весь запад неба из темно-синего превратился в багровый. Олег посмотрел, подумал, сказал с холодной жестокостью:

– Что-то под стенами тихо.

– Померли, – сказал Скиф с надеждой. Он был бледен, по лицу катились крупные капли пота. – Наверное, померли.

– Жаль, – сказал Олег бессердечно. Подумал, посмотрел вдоль стены. На гребне несколько стрелков всматривались в даль. Женщины по эту сторону городской стены торопливо наполняли камнями корзины. Их поднимали на веревках, а от чанов с кипящей водой несли ведра, от горячего пара отворачивали лица. – Ага, это сгодится!

– Что?

Олег, не отвечая, подозвал стрелков, велел:

– Плесните кипятком на тех, до кого достанете!

Скиф ахнул. Мужчины угрюмо косились на Олега, но воспротивиться загадочному волхву, который отдает приказы в присутствии тцара, не решились. Скиф и Олег видели, как они с размаху выплескивали, обжигаясь о горячие ведра, кипяток как можно дальше. Горячие струи падали широким веером. Некоторые неподвижные тела у подножия задергались, поднялся жуткий крик, прозвучали жалобные стоны, проклятия,