Гелон смотрел в его лицо внимательно. Глаза, не по возрасту мудрые, стали грустными.

– Тебе много выпало, – сообщил он, словно для Олега это была новость. – И ты нечто носишь на плечах незримое… но очень тяжелое. У тебя может подломиться хребет! Разве у тебя нет друзей, чтобы приняли часть тяжести?.. Поделись со мной. Если бы ты знал, сколько я ношу в себе чужих слез, обид, горестей!

Олег невольно усмехнулся, уже без принуждения.

– Гелон, я восхищаюсь тобой. Но все же мои горести не совсем такие, как у земледельца, у которого захворала корова.

Окоем, который слушал их внимательно, а с Олега не сводил глаз, дернул Гелона за рукав, обронил негромко:

– Не печаль наша страшна, а наши дешевые радости.

Гелон не понял сразу, спросил, не страшась уронить достоинство правителя, который знает, оказывается, не все на свете:

– Почему?

Окоем ответил, все еще не спуская глаз с Олега:

– Человек радуется… и останавливается. Кажется, что вот уже сумел, достиг, получил, добился. А человек, у которого в сердце печаль и неспокойство, может дойти до края света. А если печаль и щем в груди не оставят его за это время, то пойдет и дальше. За Край… Не допытывайся. У нас своя дорога. А он пусть идет своей.

Олег спросил, переводя разговор на другое:

– Гелон, мы не перестаем дивиться изобилию в твоей стране. Как тебе это удалось?

Гелон развел руками.

– Сам удивляюсь. Нет, правда, не прикидываюсь! Понимаешь, я никогда не любил сражений. Агафирс и Скиф вечно дрались либо друг с другом, либо вместе нападали на кого-то посильнее, пропадали на охоте, а я… гм, домики из песочка строил, раненых зайчиков подбирал, лечил, а потом выпускал, пробовал муравьев убедить жить дружно… У нас во дворе жили мелкие черненькие и крупные красные, так вот они постоянно воевали, а мое детское сердце кровью обливалось, я ведь любил и тех, и других… Словом, когда мы со Скифом ушли, то со мной ушло немало народа. Меня назвали тцаром, хотя какой я тцар? Мы построили этот город, а потом заморились каждый год переносить городскую стену дальше.

– Что, так быстро плодитесь?

Гелон вяло отмахнулся.

– Плодимся – да, но к тому же к нам едут отовсюду. Ну, те, кто воевать не любит. Не поверишь, но таких набралось очень много!

– Поверю, – сказал Олег.

Скиф сердито сверкнул глазами. Мужчины, которым не нравится воевать, – трусы. Жалкие трусы.

– Но все равно, – сказал Гелон, – я велел ставить стены крепкие, а стражей назначил из самых чутких. Те, кто не любит воевать, – лакомая добыча! Потому у нас почти нет хорошей конницы, ибо не собираемся никуда в походы, зато у нас самые крепкие стены, а на стенах достаточно камней, смолы и всякого оружия, чтобы внизу полегло огромное войско!.. А наши колдуны неустанно укрепляют мощь стен, выявляют лазутчиков…

– Попадаются?

– Чересчур много, – вздохнул Гелон. – Поверишь ли, даже из таких стран бывают, что и слыхом о них не слыхивал! Чтобы напасть на нас, им надо пройти десятки земель, где их перебьют раньше. Но рыщут, выведывают, таятся… Явились бы открыто, я бы сам все показал! Такими стенами любой правитель бы хвастался. А так приходится их всех на кол. Прямо на городской площади, чтобы все видели…

Скиф сказал ехидно:

– А я слышал, что в твоей стране вот уже лет десять никого даже не пороли! Так и знал, что брехня.

Гелон задержал цыплячью ножку у рта, в глазах были изумление и обида.

– Почему брехня?.. Последний раз подданного казнили в самом деле лет пять тому. А это чужаки…

– Их не жалко?

– Да нет, просто они уверены, что лучше украсть, чем попросить. И чтобы мои подданные убедились, что это не так, все лазутчики умирают на городской площади долго, очень долго… Правда, я велел на ночь их добивать, чтобы не мешали спать криками.

Олег спросил деловито:

– А казнь свершаешь утром?

– Не слишком рано, – ответил Гелон рассудительно. – Чтобы народ выспался после трудового дня, позавтракал, пришел на площадь в хорошем настроении. Вот тогда и начнется это… даже не казнь, как считают некоторые! Наглядный урок всем, кто смотрит, что законы лучше выполнять. Лучше и безопаснее. А если жизнь чем-то трудна, то приди и скажи. Управителю, а если тот не сможет помочь, то мне. Разве не понятно, что я кровно заинтересован, чтобы все жили богато и счастливо? Счастливые не бунтуют, не разбойничают. А с богатых больше идет денег в казну. К тому же, наслышавшись, что у нас тут чуть ли не вирий, сюда едут и едут переселенцы… Страна Гелония растет!

Скиф все это время ерзал, словно из сиденья торчал острый шип. Ел то очень быстро, то вообще замирал, а взгляд устремлялся поверх голов в тревожную и грохочущую копытами даль, в глазах мелькали отблески пожаров, там проносились призрачные фигуры всадников, падали люди, рушились стены.

Гелон говорил все тише, сбивался, он тоже видел глаза брата, и лицо правителя Гелонии становилось все несчастнее.

Скиф со стуком отодвинул тарелку. Гелон тут же замолчал, напрягся. Олег опустил глаза, стало неловко за то, что сейчас произойдет.

– Брат, – проговорил Скиф. – Три дня тому мы встретили старого воина, тот ехал, задумавшись, потом услышал наших коней, вскинул голову, увидел нас… Никогда не забуду, с какой радостью и счастьем он воскликнул: «Колоксай!» А потом помрачнел, сказал недружелюбно: кто бы ты ни был, незнакомец, ты не имеешь права быть настолько похожим на лучшего из людей – его тцара Колоксая!.. Понимаешь, чужой человек назвал его лучшим из людей!..

Гелон кивнул, он соглашался, что их отец – лучший из людей. И пусть каждый простолюдин, каждый человек на свете считает именно своего отца лучшим из людей, но все равно, лучший из лучших – Колоксай, отец Гелона, Скифа, Агафирса…

– А Миш была тогда лучшей из женщин, – добавил он. – Все-таки отец был не совсем прав, что взял ее обманом… Нет-нет, я не оправдываю ее! Я ведь тоже ушел, разве ты забыл?.. Она и сейчас, говорят, самая красивая из женщин на всем белом свете. Недаром отец сходил по ней с ума, недаром пошел на такую хитрость…

Скиф, вскипев, ударил кулаком по столу, вскочил:

– Ты осуждаешь отца? Отца?

Гелон сказал мягко:

– Скиф, я тоже ушел. Помни, я не простил ее и тоже ушел…

Скиф некоторое время испепелял его взглядом, нехотя опустился. Олег молчал, рассматривал карту.

– Мы должны отомстить, – сказал Скиф мертвым голосом. – Убийство нашего отца не должно остаться безнаказанным!

Гелон сказал тихо:

– Но как?

– У тебя же тцарство! Не думаю, что оно уже сейчас уступает владениям Миш.

Гелон повторил настойчивее:

– Как? Как ты мыслишь мстить?

Скиф огрызнулся:

– Как? Как все мстят. Месть – святое дело, угодное богам и сердцу человека.

– Но кому? – спросил Гелон. – Ты понимаешь, что говоришь? Если бы речь шла о соседе – другое дело. Но на той стороне – мать! Это она убила. И ты… ты говоришь, что надо убить мать? Нашу мать? Даже – нашу маму?