Женщина напряглась, Лютовой сказал ей быстро:
– Тихо, ты нам не нужна. Я тебя не трону!
Она заметно расслабилась. Лютовой начал отступать к дверям, я пошел за ним, вынул пистолет из его вспотевшей ладони. Женщина все еще смотрела нам вслед остановившимися глазами. Я сделал несколько шагов назад, глазами держал ловчилу в малиновом пиджаке, будто решил еще и пошарить по карманам. Она повернула голову, наблюдая за мной, и я дважды выстрелил ей в голову.
Лютовой вздрогнул, прошептал:
– Черт… Вы не садист, Бравлин?
– Издержки профессии, – сказал я. Он не понял, я объяснил: – Ее профессии. Пила сладко, ела вкусно, спала на мягком… Как стрекоза и муравей, помните?.. Но наступает зима.
Из дома вышли, никем не замеченные. Уже в троллейбусе Лютовой зябко повел плечами.
– Но… гм… женщина…
Мы покатили в потоке, неотличимые от тех, кто уже успел стать Джоном или Джеком, так и всех еще не ставших ими Иванов и Павлов.
– Я убежденный сторонник равноправия, – ответил я. – Была бы она муравьем… в смысле, работала бы на заводе закройщицей, общалась бы в кругу себе подобных, зарабатывала бы нищенские двести баксов в месяц, кто бы ее застрелил?.. За все, что сверх, надо и платить… сверх. Зато все женщины, которые работают, а не торгуют телом, завтра после новостей скажут: так ей и надо! Разве это не торжество справедливости?
Он пробормотал:
– Так ли уж и скажут?.. Жестокий вы, Бравлин.
– Скажут, скажут! Кто-то вслух, остальные – про себя. Порок еще больше, чем преступление, должен быть наказан.
Я следил за дорогой, но видел, как он посматривает на мое лицо.
– Из вас бы вышел киллер, – заметил он.
– И садовод, – ответил я ему в тон. – У моего дедушки был хороший сад, я любил помогать ему сажать цветы. И вообще люблю все, что растет. Нет, у меня равнодушие другого типа… По-моему, население что-то уж разрослось. Шесть миллиардов, да?.. Наверное, потому и не жалко, что их слишком. Но если уж прореживать… а это пора, пора!.. то все-таки надо с таких вот, а не лучших…
Он вздохнул.
– Лучшие почему-то гибнут в первую очередь. Вообще не перестаю удивляться, откуда все еще берутся порядочные люди?
– Главное, – сказал я, – что непорядочных уже начали истреблять. Самых расподлейших – физически, остальные затихнут.
– Затихнут, – протянул Лютовой. – Эх, если бы… Но если колабы спрячутся в норки, страшась нашего гнева, это и будет поражением Юсы. Здесь она только на гниль и опирается.
Я кивнул, улыбнулся, мол, все верно, но смолчал, ибо это только видимость правды. Ну, хочется, чтобы это был полный разгром врага, пусть будет разгром врага. Беспощадный. На самом деле Юса – это не общество, живущее по каким-то жестко заданным моральным установкам. Скажем, по устоям Ветхого Завета или Корана. Это общество, живущее вообще без устоев, как грязные обезьяны, получившие разум. Они и страшнее тем, что это просто разумные животные, у которых нет ни души, ни сердца.
Но если мое учение, оно же религия и вера, войдет к ним и достучится до них, то они его примут без той ломки, что предстоит, к примеру, талибам, ваххабитам или ревностным католикам Ирландии. Юсовцы – это всего лишь язычники, заблудившиеся во тьме. У них очень мелкие языческие божки: похоть, секс без границ, потребительство, а это все исчезнет, как гнилой утренний туман под лучами восходящего солнца. Приняв мои тезисы, они просто сочтут, что их общество развивается и дальше, трансформируется, ибо оно – открытое общество и т. д.
Вечером в тот же день я набрал большой пакет мусора, откуда только берется, отнес к мусоропроводу. Когда возвращался, из квартиры Майданова на лестничную площадку вышел массивный негр в форме юсовской армии. Я не разбираюсь в их нашивках, но что-то подсказало, что это и есть тот самый сержант. За негром шел красный Майданов, что-то лепетал, сзади слышался суетливый говорок Анны Павловны.
Негр блестел, начиная от начищенной, как офицерский сапог, рожи, до коричневых добротных ботинок так это сорок шестого размера. На нем блестели и сверкали нашивки, бляшки, бляхи, пуговицы, а когда раскрыл рот, в обязательном порядке блеснули крупные белые зубы, безукоризненно выровненные, выстроенные, кричащие о могучем здоровье этого существа.
Я постарался не встречаться взглядом с Майдановым, не хочу видеть унижение этого… демократа, отвернулся и закрыл за собой дверь. Даже не остановился у глазка посмотреть, противно.
Походил по Интернету, кое-что скачал, апгрейдил. Телефон звякнул, голос Бабурина прозвучал так, словно он орал глухому:
– Все трудишься? Сколько у государства ни воруй… или я уже говорил?.. Давай на веранду, а то что-то тебя давно не видели. Это правда, что щас нарасхват новая модель мыши для компьютера – с открывашкой для пива?
– А тебе зачем мышь? – спросил я. – Ладно, иду… В самом деле, надо немного проветриться.
Он радостно заорал:
– Что может быть лучше, чем постоять на балконе и подышать свежим воздухом? Разве что посидеть в накуренной комнате и попить водки!.. Ждем!
На веранде резкий контраст черного неба с редкими звездами и ярко освещенного стола. Блеск отражается на стенах и потолке. Судя по широкой вазе с остатками сухариков, здесь споры уже в основном отгремели.
