трубят, приглашают пройти тех героев, кто уже сумел пройти огонь и воду.

– Да, – сказал я, – эти церемонии впечатляют. Раньше было просто: президент жал руку и вручал медаль лауреата, а пионерка подносила цветы. А теперь все режиссируется умельцами, что привыкли ставить шоу Бивиса и Батхэда. Какие световые эффекты, какие краски, какие громогласные ведущие… Все расписано до мелочей, кому где стоять, как и кому кланяться, какие благодарственные слова говорить, кому поцеловать руку, кому – ногу, перед кем встать на колени… На этих условиях мне вручат, как я правильно понял, диплом, памятный знак и нефритовую статуэтку, плюс двести тысяч долларов?

– Двести пятьдесят, – поправил он и повторил со вкусом: – Двести пятьдесят тысяч долларов! Это, согласитесь, сумма. Четверть миллиона долларов.

– Еще бы, – охотно согласился я. – Сумма.

– А сама церемония, – сказал он легко, – пусть вас не беспокоит. Ведь когда прямую трансляцию смотрят миллионы, а эту передачу будут смотреть сотни миллионов!.. то нехорошо не дать красочное зрелище, не так ли?.. Люди пришли со службы после тяжелого трудового дня, включают телевизор… Мы просто обязаны дать им хорошее приятное зрелище! А хорошее нельзя сделать, если заранее не отрепетировать, не повторить хотя бы два-три раза все моменты, какие-то подправить, какие-то усилить, акцентировать, даже повторить…

Я оторвался от мороженого, уже половину сожрал, сказал задумчиво:

– Двести пятьдесят? Это хорошо… Давайте сделаем так – вы просто пересылаете мне чек. Вот и все делы.

Он запнулся на миг, на лице моментально сменилось с полсотни масок, слишком быстро, чтобы рассмотреть хотя бы одну, в следующее мгновение снова улыбался светло, чисто и чарующе.

– Как вы можете, – сказал он с мягким упреком. – Ведь вы лишите людей такого зрелища!.. Сто пятьдесят миллионов будет смотреть только в России!

Я поинтересовался хладнокровно:

– Ну и что?

– Как можно, – повторил он. – Это такое зрелище… Нет, так нельзя!

Я переспросил:

– Но ведь первое место… или как там это награждение называется, большинством голосов отдано мне?

– Да, – ответил он, – но вы должны быть обязательно…

– Не понял, – сказал я. – Как это связано с первым местом?..

Теперь он старался понять меня, кривился, морщился, наконец все же выдавил:

– Простите, теперь я не понял.

– Очень просто, – объяснил я любезно. – Если я занял первое место в каком-то соревновании, то я становлюсь чемпионом вне зависимости от того, явился за кубком или нет. Так?

Он увидел ловушку, слишком явная, сказал осторожно:

– Здесь не спорт, здесь наука…

– Но рекорд есть? – спросил я. – Вы сами сказали, что есть. Или чемпионство – неважно. Вот я и говорю, пришлите чек, а все остальное…

Я не договорил, в чью задницу диплом, памятный знак и нефритовую статуэтку, но он понял, пожелтел, отодвинулся.

– Как жаль, – сказал он сухо. – Как жаль.

– Да ладно, – ответил я великодушно. – Ни хрена вам не жаль. Все было понятно заранее.

– Было, – сказал он неожиданно. – Просто некоторые в комитете по премиям полагали, что с годами вы станете терпимее, мягче. Что с вами можно будет договориться.

– Сторговаться, – поправил я.

Я надеялся, что он пойдет и дальше, согласится, ляпнет что-нибудь еще, но Гарри Глостер, как он назвался по телефону, как будто подозревал видеокамеры во всех углах, смолчал, только саркастически улыбнулся.

Я отодвинул пустую вазочку, оставил деньги на столе и отбыл, не забыв прихватить безобразно раздутый пакет с продуктами.

Понятно, теперь никакой премии не светит. Не зря же прислали этого заранее, до начала конкурса. Премия будет дана тому, кто примет условия приехать такого-то числа, поселиться в таком-то номере, взойти на сцену по зову конферансье и кланяться, кланяться, кланяться с приятной и чуточку смущенной улыбкой, благодарить и снова кланяться, говорить, что принимает это как аванс за будущее служение им, давшим премию, снова кланяться и целовать руку ведущему, ногу – конферансье, встать на колени перед иконой и перекреститься… или подпрыгнуть перед статуей Саурона и крикнуть «Хунь-сунь – банзай!» и снова повторить, что эту премию рассматривает только как аванс, что будет им, давшим премию, служить верно и преданно, в надежде, что со временем еще что-нибудь кинут на протянутую лапу.

Премию, повторил я себе, чтобы укрепиться в своей позиции, – все-таки двести пятьдесят тысяч гавкнули! – дают тем, кто обязуется им служить. Там что премии – это не просто премии. Это веревка на шее. Зачастую даже не очень длинная.