упрочит там свои общечеловеческие ценности!

Анна Павловна суетилась как радушный хомяк, таскала из квартиры на веранду печенье, подливала чай. Над столом как будто промелькнула черная тень, лица у всех чуть потемнели, брови сдвинулись. Даже Бабурин посматривал то на одного, то на другого, но помалкивал.

– Будут битвы, – сказал я и с пронзительной ясностью ощутил, что так и будет. – Будут греметь кровавые информационные битвы… Иммортализм будут стараться втоптать в грязь, ибо со времен того павшего Рима у нынешних римлян богаче арсенал шельмования противника. К счастью, они все еще по своей тупости полагают, что сила – в крылатых ракетах! Но те, кто в их рядах поумнее, уже сегодня увидели опасность и начали снижать иммортизм, порочить, объявлять его детским садом для придурков, а это негласное приглашение всем-всем, кто не хочет быть заподозренным в придуркизме, немедленно выступить против иммортизма! Появление иммортизма будут объяснять подавленными сексуальными желаниями, вывихом психики – все слышали о Фрейде, хотя никто не читал, будут привставать на цыпочки и говорить с придыханием красиво и возвышенно, однако… однако во всех этих случаях вспоминайте Христа, первых христиан. Им нечего было возразить ни римским юристам, ни римским историкам, ни римским ораторам, ни всезнающим философам. Но они и не увязали в спорах! Они ломали хребет могучей Римской империи. А потом на ее обломках перевешали всех этих докторов наук, предавших в себе человека ради скота в себе…

Я умолк, в черепе сталкивались фразы, выгранивались, летели искры и обжигали мозг неземным светом. На меня смотрели молча, в напряжении, с расширенными глазами, будто я шел к ним через пустыню в белой плащанице и с семью заповедями на глиняных табличках в загорелой длани. Бабурин спросил тихонько:

– Ну и как? Сломали?

Я улыбнулся.

– Да, наша взяла. И мы тоже сломаем, а потом перевешаем всю эту дрянь. Уже пора!

Нельзя сказать, что Марьянка подурнела за время беременности, но мы не могли без жалости и щема в груди смотреть на ее лицо. Она старалась ни с кем не встречаться, прошмыгивала как мышь, но с огромным животом двигаться легко и быстро становилось все труднее.

В последний месяц, оставшийся до родов, Майдановы заметно нервничали. Негр появлялся все чаще, всякий раз привозил кучи подарков. Марьяна по настоянию родителей перестала посещать лекции. В автобусах бывает давка, могут толкнуть или повредить ребенка. Бабурин, хихикая, рассказал, что негр вызвался отвозить ее хоть на «бэтээре», а уж в бронированном джипе – точно, но Марьяна все же отказалась. Да и родители в этот раз не настаивали.

Мы сами старались избегать щекотливой темы, даже Бабурин перестал упоминать негру, беременность, а из шуточек и анекдотов исключил все, что касалось изнасилований, зато начал прохаживаться по юсовцам, чего раньше не делал.

Сегодня мы сидели за большим белым столом и пили чай, все вроде бы как обычно, но неясное предчувствие близких перемен витало над верандой, над домом, над всем городом. Уже не только Немков, мы все чувствовали всеми фибрами и зябрами нечто в атмосфере, что значит – катастрофа разразится вот-вот.

Некоторое время вяло дразнили Майданова, пугая перспективами иммортизма. Даже Бабурин подключился, хотя мало что понимает, но Майданов так восхитительно пугается, всплескивает в ужасе белыми холеными лапками, что дразнить его одно сплошное и ничем не замутненное удовольствие.

Слово «иммортизм» мелькало так часто, что я заметил:

– Между прочим, я правильно сделал, что сразу сократил «иммортализм» до «иммортизма». А нас будут называть иммортистами… то бишь имортистами…

– Иммортами, – сказал Лютовой.

Я посмотрел на него с непониманием. Он пояснил:

– Законы речи таковы, что все упрощается. Попробуй выговорить такое хорошее и понятное слово… да и нужное, кстати о птичках, как контркультуртрегер! Тут и на простом культуртрегере язык сломаешь. Просто – иморты. Ты иморт, я иморт.

– И все мы иморты, – подытожил Шершень весело. – Ладно, двинулись дальше… если Андрей Палиевич не очень против.

Майданов подскочил в преувеличенном, как мне показалось, ужасе.

– Как это не против? Еще как против!.. Еще насколько против и даже супротив!.. Я даже не нахожу слов, насколько я супротив! Ведь вы идете против всего человечества!.. Вы отрицаете все культурные достижения, которые создало человечество!.. Нет-нет, я не о США, я действительно говорю о человечестве!.. О культуре прекрасной Франции, благородной Англии, сдержанной Норвегии… даже о горячих финских парнях, что сумели создать Калевалу!

Я сказал хладнокровно:

– А мне по фигу, что считает правильным человечество… в эту галактическую секунду. Были времена, когда все культурное и цивилизованное человечество считало, что для хорошего урожая надо утопить в реке десяток девственниц, и презирало дикарей, которые до такого взлета духовной мысли еще не доросли. Был период, когда культурное человечество после долгой борьбы приняло смелую революционную идею, что Земля стоит не на черепахе, а на трех слонах. Потом и эту новаторскую мысль через пару тысяч лет списали в херню, а приняли еще более смелую и радикальную идею, что Земля – шар и неподвижно стоит… или висит? Нет, пусть лучше стоит – в центре мироздания. Были времена, когда цивилизованное человечество приняло высшее достижение цивилизации – зороастризм и полагало, что лучше уже быть ничего не может. Был Рим, могучий и прекрасный… ну, про Рим и непонятных христиан, с которыми просвещенные и цивилизованные римляне даже спорить брезговали, я вам уже говорил, у вас вон уже позывы… Сейчас человечество тоже считает истиной какую-то херню, что уже начинает опровергаться… Через сто лет нынешняя политкорректность и общечеловеческие ценности будут выглядеть такой же дикостью, как сейчас рабство или жертвоприношение людей.

– Простите, – сказал Майданов с ядовитеньким недоуменьицем, – кем начинает опровергаться?

– Мною, – ответил я еще хладнокровнее. – Всегда кто-то начинает первым. Вам трудно в это поверить,